Александр Беляев - Зеев Бар-Селла

А тут грандиозная идея — прорубить новое окно, незамерзающее и такое широкое, что ни минами, ни субмаринами его не перегородить.

Показать немцу, что Россию в угол не поставишь и не загонишь.

И станет твердой пятой на Ледовитом океане новый российский город.

Да не просто город, а град, во всем подобный Петрограду. Сегодня еще в колыбели, а завтра молодая столица России-победительницы. И Николай Второй войдет в историю как Николай Великий!

Вы никогда ни о чем подобном не слыхали? Тогда читайте:

Это пророчествовал Николай Федоров[285]. Не знаю, читал ли его инженер Борис Сабанин. Но Александр Беляев, скорее всего, это прочел или услышал от федоровца Сетницкого.

И идея замечательная — великая русская полярная мечта!

Не эта ли мечта позвала Беляева в Мурманск?

Как уверял Олег Орлов (видимо, со слов вдовы), свой путь на север Беляев начал с конторы треста «Ленрыба». Пришел он по объявлению о найме на работу. Так что, скорее всего, не писатель просил отправить его куда подальше, а ему предложили вакансию в Мурманске.

Чем мог прельстить безработного Мурманск — понятно: повышенным окладом жалованья, 10-процентной «северной» надбавкой и еще тем, что из всех медвежьих углов то был единственный, куда из Ленинграда можно было доехать не на перекладных, а (спасибо Николаю Второму!) на поезде.

А вот зачем Мурманску понадобился Беляев? Больной писатель, практически — инвалид! Чтобы такого послать в Заполярье, очень веские причины нужны… И они были — партия и правительство объявили добычу рыбы в Баренцевом море первоочередным делом, а населения во всем Мурманском округе было в 1931 году меньше тридцати тысяч… Значит, трудоспособных еще меньше! По партмобилизации пригнали из Ленинграда инженеров и партработников, а дело стоит! И тогда объявили массовый набор рабочей силы по всей стране. Но достаточного количества охотников не нашлось, и пришлось требования к кандидатам резко снизить. Тем более если речь шла о претенденте на канцелярскую работу. А там пусть вернется в Ленинград хоть в гробу, свою роль он уже сыграл — повысил процент завербованных!

Какова же была причина столь острой нужды в людях и именно в Мурманске? Ответ — селедка!

Славилась она дешевизной и любовью широких народных масс.

В продуктовых карточках ее даже не включали в категорию «рыба», и в таблице она занимала почетное четвертое место — сразу после хлеба, крупы и мяса.

А по нормам снабжения 1929/30 года каждому владельцу карточки полагалось (в зависимости от категории) от 250 до 800 граммов селедки в месяц[286].

До Первой мировой войны половина всей съеденной в России селедки была импортной. А остальную добывали на Каспии. До конца 1920-х, когда с появлением колхозов уловы резко снизились. А импортная селедка исчезла еще раньше — как только грянула Октябрьская революция.

Тут, как назло, окончательно завершилась еще одна революция — на этот раз «революция сверху». Так Сталин торжественно назвал коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса. И наступил голод. Не стало хлеба, крупы, мяса и селедки. Нечем было отоваривать карточки.

И тогда произошло чудо: в 1931 году и в совершенно неурочное время — зимой! — в Баренцево море хлынули несметные косяки сельди. Море превратилось в кашу, такую густую, что воткнутая в воду палка торчала стоймя! Рыбу черпали корзинами, лопатами, руками… Потыкавшись в берег, рыба вознамерилась уйти в открытое море. Ее пытались удержать — перегородили заливы сетями. Куда там — живой напор был таким, что самые прочные сети разлетелись в клочья. Тут бы ее и брать рыболовецким судам… Но оказалось, что судов-то в Мурманске и нет! То есть суда есть, но без капитанов и мотористов.

Пришлось партии и правительству решать и селедочный вопрос.

Надо, впрочем, сказать несколько слов о природе чуда. Дело в том, что массовые заплывы сельди к мурманским берегам случались и раньше — в 70-х годах XVIII века, в 90-х XIX, а еще в 1902-м и 1903-м… Зато в прочие годы сельди в Баренцевом море не было вообще.

Сельдь водится и в Белом море. Но, отличаясь отменным вкусом, она совершенно не выдерживает длительного хранения. Кроме того, и уловы ее составляют не десятки миллионов пудов, как на Каспии, а всего 120–150 тонн в год. Так что где ее ловят, там и съедают.

И вот в 20-е годы XX века сотрудники Государственного института океанографии установили, что мурманская сельдь совсем не похожа на беломорскую. И не только тем, что ее можно хранить. В Белом море водится сельдь тихоокеанского вида, а в Баренцевом море — атлантического. Мало того, мурманскую сельдь и сельдью можно назвать с большой натяжкой — это молодь норвежской сельди. То есть неполовозрелая. И к Мурману она приплывает, когда из-за случайного генетического сбоя вдруг происходит небывалый рост популяции, проще говоря, демографический взрыв. И прогнозу такие отклонения от нормы не поддаются.

Понятно, что авторов этого ненужного открытия назвали «предельщиками», обвинили во вредительстве и расстреляли. Зато вместо одного Севгосрыбтреста учредили два — Севтралтрест и Мургосрыбтрест, и стали гнать в Мурманск рабочую силу — ведь огромные косяки сельди приплыли в Баренцево море и на следующий — 1932 год.

Весной приехал сам нарком снабжения СССР А. И. Микоян и объяснил, в чем корень проблемы: хронический недолов, гибель судов, полный хаос на строительстве порта и холодильников произошли из-за нехватки специалистов. И на собрании работников Севтралтреста воскликнул: «Назовите мне человека, знающего это проклятое дело! Кто бы он ни был по своему социальному происхождению, по своему отношению к советской власти, я его поставлю во главе дела».

Все сидевшие в зале да и сам Микоян прекрасно знали, кто этот человек — член правления и фактический глава Севгосрыбтреста С. В. Щербаков, год назад с санкции Микояна[287] расстрелянный заодно с ихтиологами.

Приезжал и Киров — Мурманский район до 1938 года входил в Ленинградскую область… Указал, что неправильно выгружают рыбу с сейнеров — вручную или, в лучшем случае, гужевой тягой. Совершенно верное указание — на весь мурманский порт имелось три электролебедки. Но электричества не хватало даже на освещение.