Внучка берендеева. Третий лишний - Карина Демина

Растут.

— Идем, Зослава…

Поднялися на другой поверх.

И вновь же коридорчик.

Окошки.

Правда, на них не с лавандою горшочки, а с белоцветом, коий в народе мужскою травою кличут, мол, и силы придает, и рассудок проясняет, и от винопития удерживает. Может, конечно, не для того он сажен, но все смешно.

У дверей, дубовых, солидных, с медною табличкой — ишь сверкает, начищенная, — Люциана Береславовна замерла. И на миг единый почудилося мне, что отступится она.

Оглянулась.

Меня увидела, будто забыла, что следом иду, вздрогнула и постучала. Вежливо так. А сама еще прямей сделалася. И бледней. Рученьки опустила. Кулаки разжала. Стоит, небось улыбается куклою восковою…

И я стою.

А открывать нам не торопятся. Неудобственно… время-то позднее, за окошком темень темная, люди нормальные давно уже спать ушли…

…может, и Фрол Аксютович прилег? А что, он-то в годах, да и без годов мужики многие полежать любят. Вона, Ивашка наш, хоть третий десяток разменял, а только и норовит прикорнуть. И все-то жалится, дескать, устает крепко. А с чего уставать, когда он только и делает, что мамины вареники лопает, да помпушки, да булки? А Фрол Аксютович работу работает.

И чарует.

И…

…додумать я не успела. Дверь приотворилась.

— Вечера доброго, — молвила Люциана Береславовна. А голос-то, голос таков, что озеро выморозить можно до самого донышка. Небось когда б мне таким голосом вечера доброго пожелали, я б уверилась, что ни этот, ни другой какой на седмицы добрыми точне не будут.

— Доброго, — отозвался Фрол Аксютович, волосья встрепанные приглаживая. — Ты несколько не вовремя.

— Извини, но… дело есть.

— До утра не подождет?

— Сам решай. Это ваших поисков касается. Тут у Зославы беседа недавно состоялась… с ее родственницей. О саксонской моде, — говорит, и кажное словечко, что камень, на порог падает. И вид-то горделивый, неприступный.

От же ж… вроде умная женщина, а глупство делает.

Коль вид неприступный, то как мужику-то подступиться? Может, он и сам радый был бы, да боится. Бабка моя сказывала, что мужики, оне дюже пугливые. Подлезешь к такой от и гордость свою поранишь. Она ж после болеть будет.

— Опять ты… — Хотел он что-то еще сказать, да замолк. Посторонился, нас пропускаючи. — Проходите. Велимира, на сегодня, пожалуй, хватит…

…от уж кого я тут увидать не чаяла, так боярыню нашую.

Она ж с креселка встала, поправила запястья.

Меня увидав, зарумянилась крепко.

И глаза долу опустила.

А сама-то… платье простое, волосы под плат убраны. И вид виноватый.

— Завтра в то же время? — спросила тихонечко, шепоточком.

— Конечно…

Ох, каким взглядом Люциана Береславовна боярыню проводила… с такого взгляду вороны на лету замерзають. А Велимира ничего, за двери вышла и за собой прикрыла.

— Надеюсь, — сварливо осведомился Фрол Аксютович, — лишнего говорить ты не станешь?

— Конечно, не стану… лишнего… — Люциана на кресло мне указала. — Присаживайтесь, Зослава. И повторите здесь, что мне говорили…

Я и повторила, мне не тяжко.

А после еще раз для Архипу Полуэктовича, в покоях которого, на счастие, никаких таких девиц не имелося, но имелся только сам Архип, полуголый и мрачный. Завидевши меня, он испустил вздох, аккурат, что моя бабка намедни, и произнес:

— И тут от вас спасения нету…

А мне вдруг подумалося, что во втором своем обличьи он какой-никакой девкою и не побрезговал бы. После подумалося, что в этоем деле я поперед Велимиры пойду. Она-то хоть и боярыня, но тощевата, приличному вивернию на один зуб будет, и то в оном зубу бисер позастревает — не выковыряешь. То ли дело я, меня и на обеду достанет, и на ужин, коль обедать с экономией, позастанется.

Как-то вот сразу и неуютно сделалося под желтыми глазами.

— Я… — икнула, — не нарочно. Послали меня за вами… там… Фрол Аксютович и Люциана…

— Там? — Архип Полуэктович рубаху таки на плечи могутные набросил. А значит, переворачиваться в виверния не станет. В рубахе-то оно неудобственно, одежа на человека шитая, а не на тварь чешуястую и клыкастую.

Порвется.

А на кажный оборот по рубахе тратить — этак и по миру пойти недолго.

— Там, — кивнула я.

— Вдвоем?

— Ага…

— Давно?

— С полминутки… — Он же ж сам не открывал долгехонько.

— И не поубивали друг дружку? Надо же, какой небывалый прогресс… — Он разом и подобрел, от я прям шкурою ощутила, что жрать меня не станут.

Но запомнят.

И ежель допущу промашечку в учебе, то точно… а я ж на завтрего недоучила главу, в коией сказывалось про то, какой из щитов супроть каких чаров созданный и применен быть должен.

Он же ж проверкою грозился.

— А вы, Зослава, благотворно на людей влияете…

…ага, до того благотворно, что… как вошла, так и замерла. Может, и не поубивали один одного, но не замирилися.

Вона, сидит Люциана, что палку проглотивши — бабка, помнится, сказывала, что в прежние далекие времена ведьмы матерые на метлах летали. И стало быть, днем, чтоб метлу никто не споганил черною работой, оные метлы глотали. И мне все думалося, как же ж так, это ж чтобы цельная метлища и в человека влезла. А на Люциану гляжу и понимаю — влезла б, отчего б не влезть.

И прутья б Фролу Аксютовичу досталися… с чего б иначей ему мрачному быть, будто бы окромя этих прутьев он ничегошеньки и не емши?

— Рассказывайте, — сухо обронил Фрол Аксютович.

И Люциана кивнула.

Дескать, рассказывай. Рассказала, куда мне деваться-то? Архип Полуэктович слухал молча, ногтем клык поскребывал. И главное, что взгляд был прям Задуменный, аккурат у Ивашки, когда он и наетый вроде был, и при пирогах. От помню, лежит и любуется оными пирогами, размышляет, сколько еще их в брюхе уместится…

…я икнула.

И Фрол Аксютович подал стакан с водицею.

Нет, на людях жрать не станет. Да и… он же ж Наставник. Ему нашие душеньки вручены не для пожратия, но исключительно, чтоб постигали мы всякоразные науки, в оных укреплялся. И вообще… он сам сказывал, студиозусы ныне пересчитны. Если их жрать, то в отчетностях ладу не будет.

— От оно как… наша Зослава и к саксонам влезть умудрилась. Талант! Или это у вас призвание душевное?

— Не. — Я головушку опустила, хотя ж виноватою себя не чувствовала. — Это не я, это бабка…