Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

Он услышал, как часы где-то пробили три, и увидел, что находится на мосту Августа. Некоторое время он стоял, склонившись над балюстрадой, и смотрел вниз, на чёрные грохочущие воды реки. Только тогда он заметил, что пошёл дождь, моросящий, бесшумный дождь, который выплёскивался на его цилиндр и стекал на накидку. Феликс выпрямился и на другой стороне реки узнал свой отель. Он поспешил перейти мост и вскоре добрался до отеля. Ночной портье выбежал ему навстречу.

— Добрый вечер, ваша светлость, — поклонился он.

— Добрый вечер.

Феликс начал тяжело взбираться по лестнице. На площадке третьего этажа он свернул в длинный коридор, покрытый ковром. Приблизившись к своему номеру, заметил, что из-под двери пробивается полоска жёлтого света. Он ускорил шаги и вошёл.

В комнате была Мария.

Они не произнесли ни слова, даже не улыбнулись. Как слепые, они бросились в объятия друг друга, и не было ничего, кроме их жадных губ, ласкающих пальцев, смешавшегося дыхания.

Время отступило. Феликс опять был молод, его волосы были чёрными, лицо — без морщин, и снова их любовь была юной, а воздух напоен ароматом заглядывающих в комнату роз, и листва шелестела на солнце, и они вновь жили в маленькой заброшенной гостинице, бродили в прохладной зелёной чаще, где любили друг друга и лежали обнявшись в золотом сиянии того давно исчезнувшего английского лета.

В эту ночь в освещённой свечами тишине номера в дрезденском отеле они снова находились во власти безумия их юношеского желания, пока серый рассвет не проник в окно и сон не набросил на них одеяло забвения.

На следующий день Феликс приоткрыл сомкнутые веки и с изумлением встретился с глазами Марии. Она лежала на боку, наблюдая за ним, положив голову на согнутую руку. На какую-то долю секунды он не узнал её, и она это заметила.

— Ты думать, что я за женщина, нет? — пробормотала она с улыбкой. — Ты уже забывать.

Он был слишком сонным, чтобы ответить. Его веки снова сомкнулись, но губы двигались в безмолвной мольбе о поцелуе. Она придвинулась к нему ближе, и он почувствовал её рог на своих губах.

Через некоторое время он прошептал, не открывая глаз:

— Ты давно не спишь?

— Я давно смотреть на тебя. Ты плохо выглядеть.

— Знаю. Я теперь старик. Ты заметила мои седые волосы?

Их губы касались, когда они говорили, и слова вылетали почти неслышным шёпотом.

— Твои волосы мне очень нравятся. Но лицо — нет.

Сонная усмешка выгравировала морщинки в уголках его глаз.

— Мне тоже оно не нравится, но у меня нет другого.

— Ты худой как вобла. Я давать тебе лекарство, si?

— Лучше дай мне поцелуй.

Её губы покрыли его губы в долгом чувственном поцелуе.

— Я хотеть бы, чтобы мы оставаться здесь навсегда, — промурлыкала она. — Никогда не вставать.

Феликс теперь уже окончательно проснулся, хотя и не открывал глаз, и Мария понимала, что он боится покинуть убежище сна, приют их чувственности.

— Сколько времени ты пробыть в этом городе? — спросила она, и в её голосе ощущался страх.

— Неделю. Может быть, больше.

— Неделю! — Она вскочила, с открытым ртом, с широко распахнутыми от радости глазами. — Una settimana[111]! — выдохнула она, перекрестилась и сцепила руки в страстной молитве. — Grazie, Madonna, grazie per il miracolo![112]

— Что ты бормочешь? — спросил он, садясь и облокачиваясь на подушки.

Мария обвила руками его шею, покрыла лицо ликующими лёгкими поцелуями.

— Я говорю спасибо Мадонне за то, что ты пробыть здесь неделю, — объяснила она между поцелуями. — Вчера, когда я слышать, что ты в городе, я бояться, что ты пробыть только один день и сегодня едешь обратно к твоей жене и маленьким bambini.

Её слова окончились ещё одним приступом ласк.

— Много лет я молюсь Мадонне, чтобы она совершить чудо, чтобы ты вернуться на неделю, и теперь она совершать чудо.

Он наблюдал за ней, тронутый зрелищем её счастья. Мария смеялась, бессвязно ворковала по-итальянски, глядя на него с нескрываемым восторгом. Нет, она не изменилась... Такая же страстная и экспансивная. Она всё ещё искажала английский и ожидала чудес от своей маленькой цветной гипсовой статуэтки Богородицы. Она молилась и грешила с одинаковым пылом. Теперь её ясные карие глаза светились радостью. Её душа была переполнена счастьем, потому что Мадонна совершила чудо и устроила так, чтобы они неделю провели вместе. Ничто в мире не могло сейчас убедить её в том, что Богородица здесь ни при чём. Какая смесь искренней веры, предрассудков и язычества в этой маленькой венецианской головке...

Феликс чуть было не сказал ей, что мог бы остаться в этом городе столько, сколько захочет, и что не собирается возвращаться к жене и маленьким bambini, но что-то удержало его.

Пусть думает, что он женат. Она была здесь, в его объятиях, она всё ещё любила его. Остальное не имело значения.

— Перестань бормотать по-итальянски и скажи мне, любишь ли ты ещё меня, — попросил он с уверенностью человека, который заранее знает ответ.

Она прижалась к нему в порыве нежности и покорности:

— Ты спрашивать, потому что хотеть это услышать, но в глубине души знать, что я всегда любить тебя, нет?

— Даже когда ты убежала от меня? Помнишь тот день в коттедже?

— Да, даже в тот день, — сказала Мария серьёзно и грустно. — Я знаю, что ты не понимать, но я убегать, потому что любить тебя очень сильно, и мы ссоримся всё время, и я видеть, что я для тебя не годиться, si? Поэтому я писать твоему другу Карлу и объяснять ему всё, и он говорит «да», и я убегать. Но всю дорогу в Лондон я плакать, пока мои глаза больше не имеют слёз. Я пробовать всё. Я говорить себе, что я дура и через неделю тебя забывать. Но я не забывать ни через неделю, ни через год. Я молиться Мадонне. «Пожалуйста, заставь меня забыть», — прошу я. Но не могу. Всё время, даже когда я ехать в Америку, я думать о маленьком коттедже с соломой на крыше, я думать о большом замке и о времени, когда ты падать с велосипеда и выглядеть таким смешным...

— Я не выглядел смешным, — запротестовал он. — Я был сумасшедшим, и мне было больно.

— Для меня ты выглядеть смешным, — настаивала она с мягким упрямством. — Но я всё равно тебя любить.

Он искоса смотрел на неё, думая о том, лжёт она или нет. То, как спокойно, без надрыва она говорила это, подчёркивало искренность её слов. Она не пыталась убедить его, просто вспоминала вслух.

Как ни странно, её робкое признание в любви вызвало в нём ревность. Вспышка памяти выхватила из его сознания вчерашний кадр, когда она покидала театр в пышном белом платье, которое теперь, разорванное и смятое, валялось на полу: кивала, улыбалась, махала рукой своим поклонникам, шествуя по аллее под руку с любовником.