Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Старшина! Угомонись. – Ремизова покоробило от нахальной лести.

– Так правда ведь.

– Мужики, правда в том, что и мы с вами, и все они на войне. И послезавтра я приглашаю вас в рейд на Парандех. Идем в голове батальона. Такая вот правда.

Почему отстранили от командования Чигирина, никто точно не знал, но, по мнению офицеров полка, ему не простили огромных потерь в августе и сентябре и близких контактов с начальником афганской уездной контрразведки, оказавшимся предателем. Контрразведчика арестовали здесь же, в Рухе, Усачев сам наблюдал картину, как крепкие парни в камуфляже выскочили из подъехавшего автомобиля и ворвались в дом комитета ХАД, а через минуту вывели его начальника со связанными за спиной руками. Что сказал хадовец на допросах? Может быть, объяснил, почему наши роты так часто напарывались на засады, может быть, назвал свой источник информации? Во всяком случае, несколькими днями позже Чигирина отправили в Союз, а вместо него прибыл подполковник Кашаев. Он и возглавил очередную операцию.

В первый день рейда, на закате, как обычно, шестая рота попала под плотный огонь душманов. Кто теперь скажет, пришел ли черед везению, или рота постепенно усваивала науку войны, но потерь у Ремизова не было. Артиллерия дала несколько заградительных залпов, потом наступила ночь. Утром распоряжения продолжить движение не поступило. Солдаты дремали, греясь под лучами осеннего солнца, они никуда не спешили, командиры тоже не торопились, предпочитая, чтобы солнце сместилось на юг и светило им в спины, Усачев же понимал, что командование решает очередной ребус. После десяти часов со стороны Баграма появилась пара штурмовиков. Вот, оказывается, кого мы ждали. А с вечера решить не могли. Первая бомба упала в ущелье справа, где-то впереди шестой роты, следующая – в ущелье слева, вблизи небольшого пустого кишлака. Смысл бомбардировки показался комбату неясным, и он запросил по связи командира полка.

– «962»-й, какая цель у «Грачей»?

– Гребень хребта перед твоим шестым хозяйством.

Но пока комбат вел переговоры с Кашаевым, бомба со стабилизирующим парашютом, третья по счету, упала рядом с шестой ротой, разрыв пришелся на мягкую породу и выбросил над хребтом фонтан земли и щебня, облако желто-коричневой пыли, прикрывшее на минуту людей. Ремизов сразу же вышел на связь, у него обошлось без потерь, но голос был тревожным, пара штурмовиков снова заходила на боевой курс. Весь гребень хорошо просматривался с высот, которые занимали и комбат, и командир полка, и картина происходящего стала очевидной. Эфир немедленно взорвался десятками сообщений, отовсюду летели зеленые ракеты, обозначавшие со времен отечественной войны своих, но авианаводчик, работавший с полком, никак не мог достучаться до этих закованных в дюралевую броню всадников апокалипсиса. Вдруг все замерло. От пикирующего штурмовика оторвалась еле видимая точка, и те, кто видел и понимал, что происходит, внезапно осознали, что изменить уже ничего нельзя. Усачев всматривался в двенадцатикратный бинокль, перед глазами в линзах вздрагивала высота, бежали люди, внезапно все это закачалось и превратилось в одно большое грязное облако. В горле пересохло, заныло и остановилось сердце, шестая рота упорно притягивала к себе несчастья, две недели назад ее рвали осколки артиллерийских снарядов, сегодня накрыли авиационные бомбы. Шли и тянулись долгие секунды, эфир молчал, никто не решался первым нарушить эту казавшуюся священной тишину.

– «Альбатрос», я – «Дрозд», прием! – Скрипучий глухой голос, которому будто бы не хватало кислорода, неуверенно прокатился по десяткам наушников.

– «Альбатрос» на связи! – почти закричал Усачев.

– Бомба рядом легла. Людей проверил, раненых нет.

– Понял тебя. – На самом деле Усачев ничего не понял, прямое попадание, которое он наблюдал, никому не оставляло ни надежды, ни шансов. И запоздавшая нервная дрожь, пробежавшая по всему телу, самым лучшим образом это подтвердила.

Полку дали команду ждать дальнейших указаний. Штаб дивизии, который работал с авиацией, выяснял причины нелепой ошибки, уточнял координаты всех подразделений, участвующих в операции, заново организовывал взаимодействие с «Грачами», проверял коротковолновую радиосвязь. Брать на себя ответственность не хотел никто, летчики настаивали, что в полетном задании им указали именно эту цель для бомбометания, попробуй разберись, что произошло на самом деле.

Но после трех часов дня через позицию Ремизова прошла первая рота разведывательного батальона с легким позывным «Ветерок». У нее была другая задача. Где-то в ущелье, сразу за перевалом, упала сбитая «вертушка» и разведчикам поручили найти экипаж и сжечь машину. Здоровые крепкие парни шли молча, твердо, и, что поразило Ремизова, будучи ровесниками его солдат, в отличие от них, они не выглядели вчерашними школьниками. Их лица внушали уважение и уверенность в том, что они знают, что делают. Каждый из них был самостоятельной боевой единицей настолько, что, оглядывая собственный ограниченный контингент, командир шестой роты почувствовал невольный укол зависти к своему коллеге. Комков, Сегень, Кадыров, Хатуев, Мец, Стансков, Яресько, Джураев… Дети и своих народов, и одной огромной страны, заброшенные на голый каменистый хребет Гиндукуша, – это и есть его рота. Но часом позже «Ветерок» напоролся на засаду, еще через два часа восемь убитых разведчиков лежали, завернутые в плащ-палатки, на разбомбленной высоте шестой роты, здесь же лежал изорванный реактивной гранатой его несостоявшийся визави Сурков, с которым они только-то и успели познакомиться. Артиллерия нанесла удар сразу же, как только разведка отошла, горы тряслись до темноты, удар наносили по перевалам, тропам, кишлакам, били по площадям, отрабатывая назначенный расход боеприпасов. Но это был и траурный салют в память о погибших. Следующим утром пара за парой по всем прилегающим ущельям выискивали добычу горбатые «Ми-24», а следом за ними хищными коршунами налетали штурмовики. На вечернем построении Кашаев доложил офицерам, что, по сведениям радиоперехвата, за последние сутки в ходе разведывательно-поисковых действий, артиллерийских ударов и авиационных бомбардировок уничтожено до тридцати душманов.

До следующей операции оставалось два дня.

Осень и не думала кончаться. Она длилась и длилась, и могла бы тянуться до бесконечности. На высоте трех тысяч метров она постепенно становилась сырой, дождливой, теплые солнечные дни становились все короче, ночи длиннее и холоднее, а однажды в начале ноября, под утро, прошел и первый мокрый снег. Но затянувшийся осенний сезон измерялся не протяженностью и количеством дней, ночей, а исключительно операциями, боями и потерями. И завтрашний день обещал быть таким же, как вчерашний, утонувшим в промозглом утреннем тумане и разорванным очередным минометным налетом. Времени, чтобы вспомнить о себе, удивиться своей странной судьбе, не оставалось.

После любви и бокала красного вина, добытого каким-то чудом на Чарикарском базаре, они молча лежали в белых простынях, слушали приемник, вещавший позывными «Маяка» и аккордами группы «Земляне», ожесточенно певшей о траве у дома. Слава богу, их сменил мягкий, вкрадчивый голос Джо Дассена, вместе с ним на душе становилось легко, а мир казался странно юным и чистым, как будто только что прошел самый первый летний дождь. Женщине хотелось говорить о любви. О той, которая невозможна, немыслима, но безгранична и сладка и которой нет места в ее завтрашнем дне.