Эти опавшие листья - Олдос Хаксли

– Теперь видите? – продолжил мистер Кардан. – Охотятся, пьют, играют, любят друг друга. А что еще мы могли бы от них ожидать? И понимание этой надписи не даст нам ничего, о чем бы мы не знали заранее. Не скрою, я хотел бы прочитать ее, но лишь в надежде, что вот этот загорелый мужчина говорит сидящей рядом с ним светлой леди: «Ты flucuthukh меня своими глазами, а я flucuthukh тебя моими» – или нечто подобное. И если они произносили именно такие фразы, это сразу позволит понятию о пьянстве предстать в новом значении.

– Однако это не даст ничего нового понятию о любви, если они действительно были любовниками, – с грустью добавила миссис Олдуинкл.

– Вы уверены? – обратился к ней мистер Кардан. – Но предположите, что слово flucuthukh означает не «пить» или «опьянять», а «любить». И чувство, которое передавалось этим словом, будет отличаться от того, как мы воспринимаем понятие о любви сейчас. По самому звучанию слова на иностранном языке вы можете составить представление о том, что имеют в виду говорящие на нем люди, когда ведут речь о любви. Amour, например. Это длинное «у», это раскатистое «р» в конце – какого смысла исполнены эти звуки! «У» – вы складываете губы трубочкой как для поцелуя. А затем резкое «р-р-р», подобное рычанию собаки. Может ли что-нибудь более точно выражать небрежное сладострастие, которое сходит за любовь в девяти десятых французских романов или пьес? Или Liebe! Какой здесь томный, залитый луной и сентиментальный протяжный звук «и»! А насколько уместно за ним следует это блеющее губное «бе». «Бе»! Это как голос овцы, охваченной эмоциями. Весь немецкий романтизм уместился в звучании одного слова. А потом тот же немецкий романтизм, чуть подгнивший, оборачивается своей противоположностью в экспрессионизме и необузданной эротичности литературы современной Германии. Что же до нашего love, то оно тоже характерно неопределенностью и как бы неуверенностью. Это смутное односложное словцо отражает склонность англичан уклоняться от того, чтобы называть вещи своими именами. Оно – символ подавления чувств в общенациональном масштабе. Все наше лицемерие, но и платоническая красота нашей поэзии отражены в нем. Love…

Мистер Кардан произнес слово шепотом и приложил палец к губам, одновременно напрягая слух, чтобы услышать едва уловимое эхо, которым звук его голоса отразился от стены к стене древнего склепа.

– Love… Насколько же разительно отличается наша английская эмоция от той, что передается в звуках amore! Вы словно поете второй слог баритоном, идущим из глубин груди, а потом добавляете небольшое горловое тремоло, чтобы сделать звук более трепещущим. Amore. Таково название того качества характера, которое Стендаль ценил в итальянцах, а отсутствие его в соотечественниках, и особенно – в соотечественницах, заставляли его ставить Париж ниже Милана или Рима. Amore – наиболее подходящее и самое выразительное имя для страсти.

– Верно! – воскликнула миссис Олдуинкл, просияв. Этот комплимент ее итальянскому языку и характеру итальянцев затронул душу и доставил удовольствие. – Само звучание amore пронизано страстью. Если бы только англичане познали подлинный смысл страсти, то обнаружили бы новый мир, гораздо более выразительный, чем тот, что заключен в слове love. Но они пребывают в неведении. – И она вздохнула.

– Согласен, – кивнул мистер Кардан. – Но все же amore обозначает только страсть в ее южном проявлении. А теперь предположим, что flucuthukh действительно означало по-этрусски «любовь». Что тогда? Amour подразумевает интрижку, Liebe – сентиментальность, amore – страсть. Какой же аспект столь сложного феномена как любовь содержит в себе flucuthukh? Микроб стафилококка вызывает у одного человека нагноение и жар, у другого – ячмень на глазу, в отдельных случаях из-за него возникает точечный кератит. То же самое происходит и с любовью. Ее симптомы проявляются у каждого по-разному. Однако благодаря безграничной внушаемости людской и нашей склонности подражать друг другу наиболее распространенные признаки имеют тенденцию становиться универсальными в любом обществе. Целые народы переносят заболевание одинаково. Население одной страны страдает от amour’а, другой – от Liebe и так далее. Но вообразите людей, для которых любовь означала flucuthukh. Каковы могли быть симптомы общего любовного недуга с подобным названием? Невозможно даже представить. Но как же интересно строить предположения на данную тему.

Затем по очереди присутствующие протиснулись сквозь узкую дверь гробницы и по крутой лестнице поднялись на поверхность. Жмурясь от яркого солнца, они стояли на продуваемом ветром склоне.

Это было уединенное место. Уцелевшие арки разрушенного акведука торчали вдоль гребня холма, и только посмотрев в направлении, куда они протянулись, можно было различить стены и высокие башни Корнето. Слева горбатая гора заслоняла вид на море, но по противоположную сторону небольшой равнины простирался морской простор. Справа лежала глубокая долина, перегороженная вдали огромным округлой формы холмом. По обе стороны от него виднелись остатки деятельности человека. Некогда на этом холме размещался священный город этрусков Тарквиний. А длинный и пустынный теперь склон много веков служил местным некрополем. В небольших углублениях, выдолбленных в податливом известняке, спали вечным сном неисчислимые мертвецы. То там, то здесь виднелись провалившиеся крыши усыпальниц, и из их темноты даже в жаркий летний день тянуло леденящим холодом. А рядом попадались поросшие сверху травой курганы. Как раз из недр одного из них они только что выбрались. Гид выключил лампу и закрыл дверь, чтобы не выпустить наружу этрусских призраков. Пройдя несколько сотен ярдов, они оказались в окружении сразу нескольких эпох. Между морем и холмами, под плывущими в небе облаками Средневековье уставило вверх свои башни, почти бесследно исчезнувшая Этрурия пряталась в траве под ногами, а с лежавшей вдалеке и внизу равнины доносился шум моторов автомобилей дороги, ведущей в Рим.

Автомобильный сигнал вывел Ирэн из задумчивости. Она шла с погрустневшим полудетским лицом, которое сейчас выглядело не столько трогательным, сколько жалким. Она была необычайно тиха и меланхолически настроена со вчерашнего утра, когда они уехали из Рима, а лорд Ховенден остался там с мистером Фэлксом. Протяжный вой электрического клаксона напомнил ей о чем-то. Ирэн посмотрела в сторону спускавшейся к морю равнины. Облако пыли двигалось по приморскому шоссе со стороны Чивитавеккьи. Оно полностью застилало дорожное полотно на протяжении половины мили, постепенно становясь не столь плотным. В самом начале, где облако было непроницаемым, стремительно двигался маленький черный объект, похожий на странное насекомое, ползущее по карте равнины и тянувшее за собой тучу пыли. С противоположной стороны навстречу неслась другая пыльная комета с черной головкой впереди. Они сближались, подобно двум белым змеям, рванувшимся в бой друг с другом. Расстояние между ними сокращалось.

Ирэн замерла на месте, глядя на них. Ее наполнило пугающее предчувствие. Казалось невозможным, чтобы они не врезались друг в друга. Все ближе и ближе. Головы двух змей вот-вот могли соприкоснуться. Предположим, что одна из машин была его… Столкновение представлялось неизбежным. Грохот, треск и… о, какой же ужас! Ирэн зажмурилась. Но через мгновение открыла глаза. Две змеи теперь слились в одну, но очень толстую. Черные головки не были видны. Наверное, они уничтожили друг друга. Но почти сразу машины появились вновь, теперь уже не сближаясь, а отдаляясь в противоположные стороны. Две змеи оставались слитыми в одну, но двухголовую амбисфену. А вскоре середина двуглавого змея начала опадать и таять, сквозь нее даже стала видна небольшая рощица – сначала смутно, затем отчетливо. Амбисфена распалась и снова превратилась в две кометы, одна из которых мчалась на север, а другая на юг, и между концами их хвостов все расширялось и расширялось свободное от пыли пространство.