Краеугольный камень - Александр Сергеевич Донских

даже потухал, древесная гарь вскипала паром и дымом. И секундами казалось возможным невозможное – удастся-таки одолеть пожар, спасти избу.

Однако ветер уже не просто дул – он, казалось, точно живое, мыслящее существо, торжествовал, неистовствовал, и огонь неизменно и коварно воскрешался там, где удавалось его загасить, настырно и вроде как даже продуманно захватывал новые пространства и поверхности. Вихри наметались, напирали прибоем за прибоем, возникали внезапно справа и слева, спереди и сзади и даже, чудилось, сверху и снизу, – отовсюду.

«Впрок!»

«Наука!»

«Смысл жизни!»

«Хватит чирикать!»

Порывы – жёстче и шире, передышки между ними от раза к разу – короче и порой до считаных секунд. Однако чувствовалось, что этот всемогущий и своевольный лесной разбойник Задуй-Задуевич вот-вот подойдёт к черте своего последнего издыхания, иначе дул бы, хотя и, как сейчас, сильно, наступательно, но тем не менее ровно, без приумножения рывков, не психуя. А потому надо продержаться. Может, минуту, две, три, может, немного побольше. Продержаться нужно во что бы то ни стало, не отступать ни в какую.

Верилось и ощущалось: ещё немного, ещё чуть – и стихия захлебнётся в своей собственной лютости.

Но снова и снова нахлёсты, коварные и непредсказуемые развороты, зигзаги ветра, и огонь всюду вспыхивал ярче и яростнее, трещал и опалял лицо даже на немалом расстоянии от пожара.

Глава 61

«Нет, старайся не старайся, а не спа-сё-о-ом!»

«Если же быть тому – не прощу себе никогда!»

«Да куда ты денешься, герой!»

«Цыц!»

– Сюда, сюда побольше земли.

– Не надо сразу из ведра швырять на стену: пойми, не долететь такой тяжести до цели и вполовину.

– Горстями набрасывай, сбивай пламя.

– А ты, братишка, водой хвати из ведра целиком вон туда.

– Отлично!

– Эх, зашипел, засопел зловредина Задуй-Задуевич, не нравится ему наше подношение!

Люди устали, вымотались, нахлебались дыма и гари, черны, некоторые уже в лохмотьях обгорелой одежды.

Ноги заплетаются, не идут, не бегут.

Глаза заливает и точит пот.

Кто-то спешил, морщась от натуг, подломился в коленях и рухнул под забор. Бледный, в смертных прозеленях на опухшем лице, не может отдышаться.

– Парни, помогите подняться.

– Лежи!

– Работничек нашёлся!

«Не спасти, как ни старайся, хоть наизнанку вывернемся».

«А ну разговорчики в строю!»

«Мы пчёлы, мы муравьи, мы всё переможем, потому что вместе».

«Мечтатель».

– Ну, я тогда немножко полежу. Но вы на обратном пути подни́мите меня.

«Не длиться Единке на новом месте этой избой, – неужели непонятно?»

«Останови людей, прекрати безумие!»

– Врёшь, не уйдёшь!

– Ты о ком?

– О своём, брат, о своём!

– И я не могу больше. Простите, ребята. Посижу на бревёшке, ли чё ли?

– Посиди, посиди, родненький.

– Да совестно…

– Где была совесть, знаешь, чего отросло?

– Не знаю и знать не хочу.

– Тащи, балабол, ведро скорее, а пофилософствуем и пофинтим потом.

– Потом будет суп с котом!

Забор между двумя избами погасить удалось. Тут же его повалили и, орудуя ломами и кувалдами, частично растащили, расшвыряли по полю.

Однако сарай, щелистый, продуваемый насквозь, внутри с навалами выброшенных вещей и сена, хотя трухлявого, но сухого, полыхнул весь. Лили на него воду, сбивали пламя землёй, пытались выломать доски, разобрать горящим, – не помогало, не получалось: ветер неумолимо раздувал пожар, пыл и искры обжигали. Прожаренная пламенем стена избы тлела, тлела, вспыхивая искорками, и – воспламенилась в мгновение.

Вся.

Венцы стремительно обугливались, подгоревший мох вышибало и подхватывало ветром, и он причудливыми чёрными насекомыми порхал вокруг, налипал на глаза, плотно забивал дыхание.

– Хана!

– Приплыли!

– Без паники, паря!

– Больше земли, больше, я сказал!

– Куда, на?!

– Туда, туда!

– Туда да растуда тебе чтоб, стахановец ты хренов!

– Не лаяться! Знай, дело делай!

– Сказал, хана, значит, хана! Да хоть кто из нас или скопом мы, как братан Санька Матросов на амбразуру, набросимся на венцы грудью или брюхом – в секунду поджаримся, а следом обуглимся! Толку никакого не будет от нашего геройства.

– Разговорчики! Мы не геройствуем, а всего-то пожар тушим.

– Да пошёл ты!..

– Не ругайтесь, мужики.

– Дураку понятно, что без народа не справимся.

– Как в войну было – всем бы миром навалиться!

– Эх!

– Мира нет, одни мы тут. Своим мирком. А потому надо действовать, трёп отставить до лучших пор. На войне как на войне, – понятно?

– Типа того!

– Слушать меня: поднимаем вон то бревно, оно не шибко тяжёлое, и с разбегу жахнем по передним стойкам сарая.

– Чиво-о-о?

– Вот увидите – повалится в сторону поля.

– А можно сразу в Ангару?

– Огня и жара будет меньше – сможем ближе подойти к избе и тушить как надо. Одолеем, братишки!

«Хватит бы в бодрячка играть! Ведь не веришь!»

«Кто? Я?»

«Нет, я… попова свинья!»

– Ладно, бревном, командир, так бревном!

– Пусть будет по-твоему: ты начальник, тебе виднее.

– Раз-два, взяли, ли чё ли!

– Держим, держим! Не заваливаться, колени не подгибать чересчур – перекашивает всех.

– Лёгонькое ведь брёвнышко – неужели не чуете?!

– Чуем, а то как же!

– Распоряжайтесь кто-нибудь, наконец-то, иначе, чего доброго, себя покалечим этим брёвнышком.

– А что, и верно: не бревно – пушинка.

– Потихоньку, помаленьку – на-а-а хо-о-од!

Разбежались.

Вдарили.

– Ха-а-а, в рот компот!

Содрогнулся вековой крепыш, пыхнул, окатил щедро и ярко, точно бы в поощрение, иглами искр и краснощёкими шматками сажи.

– Моя мозга не улетела в Ангару?

– А она у тебя раньше была?

Разбежались с другого края – врезались от души.

Зашатался, похилился несколько, но не упал старина. Головёшками с догорающей кровли наделил бедокуров изобильно в волосы и за шиворот.

Ещё разок разбежались – саданули что было сил и норова.

Треснул богатырь где-то по-над самой землёй, заскрипел протяжно, почудилось, с подвывом, скособочился сильно, однако снова устоял.

Плевались и матюгались мужики. Но ничего иного не оставалось, как ещё разок с другого края разбежаться, коли уж начали. К тому же азарт, самолюбие подзуживали.

Разбежались, ахнули силушкой, бог весть откуда взявшейся, – старина крякнул, нутряно хрипнул чего-то, точно ответно, или, может быть, прощально, но, кто знает, не с угрозой ли, и – рухнул костьми в огород на сыру землю.

Мужики следом едва не улетели вместе с бревном за ним.

– Держите меня за ноги – лечу-у-у!

Вымотанные, оцарапанные, нахмуренные, но радые, – понимают, что молодцы:

– Этакое-то сотворили!

– Бревном!

– Сила есть – ума не надо.

– Ну ты, умник!

Видать, стояки, вкопанные в землю, всё же подгнили существенно. И не очень чтобы толсты они были, скорее всего, не лиственные. И всё бы хорошо, но изба, пока возились и приноравливались с бревном, успела полыхнуть