Мой галантный враг - Рексанна Бекнел

Корбетт, не дрогнув, принял звонкую оплеуху, которую отвесила ему Лиллиана. Возможно, он признавал, что получил ее по заслугам, но сейчас Лиллиана не склонна была приписывать ему никакое проявление порядочности.

Воспользовавшись минутным замешательством, она, не раздумывая, соскочила с коня. При этом Лиллиана споткнулась и упала на колени, но в ту же секунду была уже на ногах и мчалась к Оррику.

Пробежав по подъемному мосту, она благополучно достигла двора замка; Корбетт остался позади и не преследовал ее. Не задерживаясь во дворе и не говоря никому ни слова, Лиллиана вихрем пролетела через парадную залу, вверх по каменным ступеням в свою комнату. Захлопнув дверь, она подтащила сундук, чтобы прижать ее, и наконец рухнула на пол, уже не сдерживая слез и душераздирающих рыданий.

Он приходил к ней каждую ночь.

Он приходил в тишине и молчании, когда весь замок погружался в спокойствие и сон. Но Лиллиана не спала.

Может быть, они заключили какой-то договор, хотя вслух об этом не было сказано ни слова. Днем она трудилась до изнеможения, отдавая все силы подготовке приближающихся празднеств. Следовало позаботиться о размещении гостей, запасти нужное количество факелов и свечей и заранее разложить часть из них по местам, окончательно продумать, в какой день какие угощения будут поданы на стол, и заполнить кладовые всем, что требуется.

Все эти хлопоты, которые добавились к повседневной, хозяйственной рутине, не оставляли Лиллиане ни минуты свободной, хотя вставала она задолго до рассвета, а заканчивала дела порой за полночь.

В эти долгие, изматывающие часы она редко видела Корбетта. Он всегда уходил раньше ее пробуждения, и, за исключением трапезы в середине дня, она вообще почти с ним не встречалась.

Но он приходил к ней каждую ночь.

Обычно он бывал чисто вымыт. Его волосы еще лежали влажными завитками на плечах. От него пахло душистым мылом, чистой кожей и элем.

Лиллиана знала, что он пил каждую ночь, прежде чем прийти к ней. Сначала она думала, что опротивела Корбетту, и что элем он пытается заглушить это отвращение, а является лишь затем, чтобы наверняка обзавестись наследником. Но его нежность и страсть никак не позволяли принять такое объяснение.

Потом она предположила другое. Может быть, он пьет затем, чтобы забыть о ее предполагаемом преступлении? Может быть, он надеется, что эль поможет ему приближаться к ней без воспоминаний о своих ужасных подозрениях. Но и с этой догадкой никак не вязались слова, которые она так часто слышала от него. Жарким шепотом он повторял:

— Ты моя, Лилли. Только моя, — и повторял это каждую ночь, перед самым моментом безоглядного обладания.

О, как хотелось бы ей, чтобы эти слова были правдой! Чтобы он называл ее своей от всего сердца и чтобы она могла по праву считать его своим и навсегда. Но она опасалась, что так говорила только его гордость: что его — то его, и он не станет делить ее ни с каким другим мужчиной. А это еще не значило, что она принадлежит ему по-настоящему. Как ни сильно было ее желание, чтобы они воистину принадлежали друг другу, именно он препятствовал этому, обвиняя и подозревая ее. И все же, несмотря на ужасную взаимную отчужденность, Лиллиана радостно принимала его в свои объятия. Каждую ночь.

В первую ночь, когда это случилось, Лиллиана даже не заметила, что он вошел в комнату, потому что уже почти заснула. Только после того как он закинул на сундук свою тунику и снял сапоги, она осознала, что в спальне она не одна. К тому моменту, когда он скользнул под покрывало, Лиллиана вполне проснулась и, затаясь, прислушивалась к участившимся ударам своего сердца.

Некоторое время он лежал неподвижно, и Лиллиана не могла справиться с наплывом обуревавших ее чувств. Она понимала, что самым правильным с ее стороны было бы прогнать Корбетта — отвергнуть его или, по крайней мере, встретить его с полнейшей безучастностью. Но сердце подсказывало ей иное.

Когда он наконец стянул с ее плеч тяжелое шерстяное покрывало, а потом медленно провел ладонью по ее руке — от кисти до плеча, Лиллиану кинуло в дрожь.

— Повернись ко мне, Лилли, — тихо сказал он.

Сопротивляться у нее не было сил. В ту первую ночь их ласки были неистовыми и исступленными — почти на грани отчаяния. С тех пор в них не убавилось пыла, но они стали как-то более серьезными, словно каждый раз мог стать для них последним.

Каждое утро Лиллиана просыпалась в одиночестве, и тут же на нее обрушивался вал противоборствующих чувств: она любила его и тосковала по нему; она ненавидела его за то, как он с ней обращается; она была уверена, что умрет от унижения, когда увидит его за обедом.

Каждое утро она убеждала себя, что так больше не может продолжаться, и преисполнялась решимости с этим покончить. Однако, когда низкое вечернее солнце набрасывало на Оррик длинные тени, медленно начинало нарастать грозовое напряжение. Ожидание предстоящей ночи с Корбеттом становилось все более лихорадочным, где-то внутри Лиллианы завязывался тугой узел нетерпения, и время тянулось бесконечно. Любая мысль о том, чтобы отвергнуть Корбетта, сгорала в огне ее всепоглощающего желания. Но она не отказывалась от намерения как-то наладить их отношения.

Она знала, что в минуты, которые следовали за вершинами наслаждения, Корбетта оставляет обычная скованность, и, возможно, в эти минуты он окажется более открыт для ее доводов. Ей претила самая мысль о том, чтобы разрушить это ночное умиротворение, затеяв тягостный разговор о преграде, вставшей между ними. Но она была достаточно мудра, чтобы понимать: и сама она менее склонна будет поддаться раздражению в том состоянии недолгой неги, когда отдыхают их нагие сплетенные тела.

Пообещав себе, что этой ночью они постараются понять друг друга, Лиллиана нежно прижала к себе малютку Элизу.

— Милое дитя, я так надеюсь, что в будущем году у тебя появится маленький товарищ. Знаешь, очень стыдно, когда детская не полна спокойными младенцами и смеющимися детишками постарше.

Эти радостные мысли подбодрили Лиллиану; она встала и накинула плащ, а потом завернула девочку в теплое вязаное одеяльце.

— Я возьму ее немножко подышать свежим воздухом, — сказала она Ферге, которая проворно орудовала иглой: девочка росла быстро, и ей все время требовалось шить новые вещи.

— На такой холод?

— На солнечный свет! От ветра она защищена, так что не беспокойся, — возразила Лиллиана. — Ей это будет только на пользу, да и щечки порозовеют.

Воздух был холодным, но чистым и бодрящим; солнце заливало двор замка, и Лиллиане, измученной тягостным унынием последних дней, это погожее утро показалось особенно отрадным. Она ласково баюкала Элизу и тихонько напевала ей нежные песенки, неторопливо направляясь к старому каштану.

— Надо будет подвесить к суку люльку, — пообещала Лиллиана Элизе, бережно сняв со лба девочки какую-то пушинку, а потом рассмеялась, увидев, как сморщилось маленькое личико в забавной беззубой улыбке.