Под щитом красоты - Александр Мотельевич Мелихов

выразила готовность простить его, ибо «знала, что делает с людьми тоталитарный строй»: для близких, то есть для себя, у нас всегда найдутся смягчающие обстоятельства.

Нобелевский комитет пометил своим фирменным клеймом столько фальшивого золота, что от книг нобелиатов уже ничего и не ждешь, кроме фальши и конъюнктурности.

Но, к счастью или к несчастью, ибо он невольно поддерживает авторитет липовой фирмы, роман Имре Кертеса «Без судьбы» (М., 2007) сразу разгоняет недоверие предельной безыскусностью (Нобелевская премия 2002 года «за творчество, в котором хрупкость личности противопоставлена варварскому деспотизму истории»). Автор безо всяких мерцаний точно перечисляет нарастающие обстоятельства: «В школу я сегодня не пошел. То есть пошел, но только чтобы отпроситься. Отец написал записку с просьбой освободить меня на весь день» – отца забирают в трудовые лагеря.

И вот паренек идет к отцу, ему хочется расстегнуть куртку, но вдруг ветерок еще откинет в сторону полу – «и желтой звезды не станет видно, а это не по правилам. Нынче в некоторых вещах надо быть осмотрительным», – этот аскетичный, фиксирующий слог переводчиком Юрием Гусевым выдержан превосходно до самого конца.

Мир взрослых еще более осмотрителен: жена отца (он в разводе с матерью главного героя) уже заготовила список вещей, которые понадобятся отцу в трудовом лагере; торговцы заготовили нужные товары вплоть до очень красивых желтых звезд (догадались обтягивать тканью картонную форму), не говоря уже о котелках с герметичной крышкой, многофункциональных перочинных ножах и прочих практичных предметах. Трудовой лагерь называется Маутхаузен, но об этом оставшиеся в живых родственники узнают только после войны. А пока они напрягают всю свою мудрость, чтобы придать происходящему какой-то приемлемый смысл. Дядя Вили точно знает, что гонениями на евреев немцы шантажируют державы коалиции, чтобы вытребовать более выгодный мир, – ведь те на что только не пойдут, чтобы спасти евреев! Дядя Лайош призывает воспринять испытание как наказание за грехи, – но для пацана это как-то слишком абстрактно.

И когда его самого отправляют на работу в Германию, он ощущает что-то даже вроде удовлетворения: «Я буду занят полезным делом, у меня появятся новые впечатления, а иногда, конечно, и поводы пошутить, посмеяться», – что им и обещали. Питья, правда, в поезде очень не хватало, но знающие люди разъясняли, что шесть-семь дней даже в жаркую погоду можно кое-как протянуть. И они в конце концов действительно прибывают на захолустную станцию Auschwitz-Birkenau, их встречают какие-то преступники в полосатых робах, так что среди этого гвалта герой ощущает некоторое облегчение, увидев подтянутых немцев в зеленых фуражках. И многие взрослые их тоже оценили: надо показать немцам, что мы тут люди разумные, а не какое-нибудь бестолковое стадо! И когда героя переводят в более гуманный Бухенвальд, а оттуда в малоизвестный трудовой «лагпункт», он тоже первым делом хочет показать конвоиру, как он умеет работать. И, лишь натолкнувшись, мягко говоря, на непонимание, он превращается в нормального зэка, то есть сачка.

Кертес убедительнейшим образом показал, что человека действительно можно убить, но сломить нельзя: люди до последнего мгновения защищаются какими-то иллюзиями, придающими окружающему какой-то смысл, а им самим какое-то достоинство. Хотя все лагерные ужасы изображаются с почти протокольной простотой: как бороться с грязью, если на тебе башмаки с деревянной подошвой и тряпочным верхом, к тому же приклеившиеся к ноге сочащейся кровавой жижей; как быть, если во время работы тебя схватит – а это вещь неизбежная – понос; как переносить побои, которые являются привычной практикой концлагеря…

«Могу со всей ответственностью сказать: видимо, невозможно накопить в душе столько печального опыта, невозможно впасть в такое абсолютное безразличие, невозможно дойти до такой степени всепонимания и всепрощения, чтобы не дать какой-то шанс и удаче». И когда умирающего старца-подростка привозят обратно в Бухенвальд и сваливают в кучу с прочим отработанным человеческим шлаком, ему все еще немного любопытно, каким образом его прикончат – газом, пулей, ядом или еще как-нибудь. Но все же в нем таится безрассудная мечта еще хоть немножко пожить в этом прекрасном концлагере!

Но когда, каким-то чудом оказавшись в больнице, он доживает до освобождения, то, услышав по радио весть о свободе, он испытывает недовольство: а почему нет ни слова о супе, ведь приближается обеденный час! И когда, уже в Венгрии, прогрессивный журналист просит рассказать о лагерном аде, этот образ кажется ему пустым: ад – это место, где не соскучишься, а в лагере, даже в Освенциме, могло быть и скучно. А главным врагом человека было время – те громады секунд, каждую из которых надо было как-то прожить. Хотя спасало то, что все эти секунды приходилось проживать по отдельности, а не все разом.

Журналист был симпатичный человек, поэтому юный мудрец выбросил бумажку с его телефоном не у него на глазах.

Впрочем, пора остановиться, потому что упоминания требует буквально каждая строка этой небольшой книжки, которая воистину томов премногих тяжелей. Но что обидно – она мечена тем же самым нобелевским клеймом, что и всего лишь недурная, хотя и очень однообразная Елинек, и умный, но тусклейший Памук.

И тем не менее нобелевских лауреатов давно пора печатать под рубрикой «Остерегайтесь подделок!».

Вода и вино

Увы, сколько ни чести Нобелевскую премию фабрикой фальшивого золота, но бренд ее бренчит так громко, что выдавить из себя раба никак не удается, а потому за «Беглянку» Элис Манро (СПб., 2014) я принялся с такой ответственностью, какой, к стыду своему, не испытываю ни перед одним из своих соотечественников (вот они, плоды низкопоклонства!). Сначала идут четыре страницы таких восторгов, каких не удостаивались ни Чехов, ни Джойс, восторгов, наводящих на ту привычную догадку, что мы имеем дело не с критикой, но с рекламой: самолутчий аглицкий, то бишь канатский товар! Налетай, подешевело! «Она переджойсила Джойса и перечеховила Чехова» («The Boston Globe»). Но газеты для того и финансируются, чтобы засыпать родники вечности пестрым сором текучки, другое дело синклит, он же ареопаг стокгольмских мудрецов. Постоянный секретарь Шведской академии профессор Петер Энглунд тоже помянул Чехова: «Она работает в традициях, восходящих к Чехову, но довела этот жанр новеллистики до совершенства». Но! Чехов не довел, пришлось ждать Манро.

«Беглянка», давшая название всему сборнику («Беглянка» – настоящее чудо, восторгается «The New York Times Book Review»), начинается сдержанно: «Автомобиль еще не преодолел подъем, который звался у них горкой, а Карла уже услышала. В голове у нее пронеслось: это она. Миссис Джеймисон, Сильвия, вернулась из Греции – на курорт ездила». Так оно и длится: предметы в основном не изображаются, но лишь