Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

их раньше задушить газом». В ответ на вопрос Смирнова она подтвердила: да, «детей бросали живыми. Крик этих детей был слышен во всем лагере»[867].

Впоследствии советский юрист Полторак вспоминал, как люди в открытую плакали во время дачи показаний Шмаглевски. Некоторые адвокаты защиты опустили головы, а другие бессмысленно смотрели прямо перед собой. Даже некоторые подсудимые глядели в пол[868]. После перерыва Райзман дал показания о массовых убийствах евреев – по его оценке, в Треблинке немцы убивали в среднем «от десяти до двенадцати тысяч человек» в день. Он объяснил, что остался в живых только потому, что знал много языков и мог служить переводчиком[869].

Последним советским свидетелем был русский православный священник Ломакин, появившийся перед судом в длинной черной бархатной рясе с двумя большими позолоченными крестами на шее и с медалью за оборону Ленинграда на груди[870]. Его вызвали для дополнения показаний Орбели об осажденном городе. Со свидетельской трибуны он рассказал, что зима 1941/42 года была особенно тяжелой – с постоянными артобстрелами и воздушными налетами, переполненной канализацией, темнотой и ужасающим голодом. Он рассказал и о прицельной бомбардировке кладбищ. «И вот представьте себе картину, когда люди, нашедшие вечный покой, – гробы, их тела, кости, черепа – все это выброшено на землю». Ленинградцы, только что потерявшие своих близких, должны были снова страдать, видя, как взрывы снарядов оставляют гигантские воронки, «где, может быть, они только что похоронили своих близких»[871]. Американские обвинители сочли удивительным то, что советская сторона вызвала свидетелем священника, и восприняли это как просчитанный шаг ради завоевания симпатии и поддержки в мире. «Эти русские реально держат ухо востро!» – написал тем вечером американский помощник обвинителя Додд своим близким и едко добавил, что Ломакин, вправду он священник или нет, безусловно «выглядит подобающим образом»[872].

После показаний Ломакина советские обвинители завершили свои выступления. Смирнов произнес короткую заключительную речь, подчеркнув великую ответственность судей и выразив надежду на «скорый и справедливый приговор»[873]. Но перед тем как этот приговор прозвучит, каждому из подсудимых выделялся отдельный день в суде – или много больше.

* * *

Советские выступления, документальные фильмы и свидетельские показания были эмоционально мучительными и гнетущими. Некоторые американские и британские наблюдатели подозревали, что советское обвинение преувеличило, а в некоторых случаях даже сфабриковало доказательства, – но это не уменьшало силы его свидетельств. Тейлор впоследствии писал, что, несмотря на некоторые явные огрехи в советских доказательствах, никто (кроме Геринга) не ставил под сомнение общую достоверность нарисованной ими картины нацизма на оккупированном востоке. По его мнению, советская сторона особенно умело представила свидетельства истребления нацистами евреев – что Тейлор нашел очень важным, зная, что советское правительство в целом «неохотно» признавало евреев как «основную и уникальную жертву нацизма»[874]. Показания Суцкевера были особенно впечатляющими и действенными. Советская сторона выделила роль антисемитизма в преступлениях Германии против человечности и в то же время подчеркнула, что другие народы тоже стали жертвами.

Советские наблюдатели полагали, что Руденко и его помощники подтвердили перед судом свое мастерство. Вишневский послал Вышинскому письмо о советских выступлениях на восьми страницах, доложив, что они прошли «вполне удовлетворительно и в ряде важных случаев хорошо». Вишневский отметил, что один французский журналист в беседе с ним похвалил советские выступления как самые прямые и сильные. Показания советских свидетелей произвели особенно сильное впечатление на западных корреспондентов, а самым ярким моментом стало неожиданное появление Паулюса. Вишневский подслушал, как кто-то воскликнул: после вызова советским обвинением Паулюса он «не удивится, если они покажут здесь и Гитлера»[875].

Вишневский передал и некоторые услышанные им критические замечания о советских выступлениях, а также поделился наблюдениями об их освещении в мировой прессе. Некоторые немецкие газеты попытались дискредитировать показания Паулюса, а один член британской делегации пожаловался, что некоторые советские данные создают ложное впечатление, смешивая боевые потери с казнями. По его словам, лондонские газеты опустили советские статистические данные и лишь вскользь упомянули некоторые советские речи. Вишневский обвинил в этом международную политику, упомянув о напряженных советско-британских переговорах на сессии ООН в Лондоне. Он добавил, что статьи в американском новостном журнале «Тайм» тоже «носят характер неблагоприятный для нас». (Этот журнал скупо осветил советские выступления, уделив вместо этого основное внимание советской угрозе Европе[876].)

Хотя суд принял все советские доказательства – в том числе отчет комиссии Бурденко о Катыни, – Вишневский не думал, что советская сторона может позволить себе ослабить бдительность. По его словам, во время советских выступлений немецкие адвокаты удвоили старания дискредитировать Трибунал как «суд победителей». Они пытались подвергнуть сомнению показания советских свидетелей и оспаривали статью 21 Устава МВТ на том основании, что она нелегитимна, поскольку позволяет обвинению предъявлять не поддающиеся проверке доказательства. Вишневский ожидал, что защита будет яростно бороться против обвинения. Он предсказывал, что адвокаты защиты, вероятно, будут ссылаться на «фюрерский принцип», доказывая, что подсудимые послушно исполняли свои ограниченные функции, не понимая общей картины событий. Он также ожидал, что они по-прежнему будут оспаривать обвинения в развязывании агрессивной войны[877].

Поэтому Вишневский призывал к мобилизации всего советского аппарата на борьбу с защитой и предлагал, чтобы Руденко привлек все силы советских специалистов по Германии. Советское обвинение должно «захватить ИНИЦИАТИВУ», подчеркивал он, и заранее подготовить ответы на аргументы защиты. Желательно было также разоружить защиту, представив новые доказательства и новых свидетелей, если правила это позволяют. Наконец, Вишневский утверждал, что необходимо поднять моральный дух советской делегации. Он писал, что всеми владеет тоска по дому, и отмечал лихачество среди водителей, слезы и расстройства у переводчиц и машинисток. Некоторые члены советской делегации «буквально виснут на телефонном проводе в Москву». Другие сдружились с местными жителями и как одержимые скупают товары на черном рынке. Вишневский видел корень этих проблем в изоляции советских людей в американской зоне[878]. Но явно играли роль и другие моменты. Показания свидетелей и визуальные иллюстрации к советским выступлениям тяжело влияли на всех в зале суда, но советской делегации было особенно трудно отводить взгляды.

* * *

За эти недели мир стал лучше понимать, через что прошел советский народ. На смену слухам и общим соображениям пришли зримые образы кошмара. Советский Союз успешно предъявил свои доказательства против подсудимых и заслужил похвалу и признание мировой прессы благодаря выступлениям его представителей в суде и решающему вкладу в победу союзников. Вмешательство Сталина в работу советского обвинения принесло результат. Советские обвинители не дали американцам отодвинуть себя на второй план благодаря тому, что