Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу - Вольфганг Акунов

«Теперь я тоже должен умереть?» — спросил дрожащим голосом трепещущий от страха царь Туран, ставший очевидцем этой кровавой сцены. Он, вероятно, ожидал ареста португальцами Раис Ахмеда, но не его убийства.

«О нет, Ваше Величество!» — ответил губернатор, сняв с головы берет и низко поклонившись — «Вы были пленником наказанного мной злодея и предателя, теперь же Вы — вновь полноправный государь в Ваших владениях. Отныне Вы вольны снять голову с любого, кто Вам не угоден, и можете не бояться никого на свете, пока будете оставаться добрым другом короля Португалии, нашего с Вами господина».

Над плоской крышей дома был натянут тент из парусины, защищавший от солнца царя Турана, просидевшего там наверху весь день, дабы у ормузского народа не оставалось никаких сомнений в том, что его владыка цел и невредим. На радостях он, сомневавшийся в успехе задуманной спецоперации по устранению Раис Ахмеда, повелел «дать обед силен» (говоря словами русских летописцев) всему воинству дома Афонсу.

Все дуканы[104] Ормуза заработали в полную силу. В невероятно краткий срок был накрыт достархан на всю боголюбивую рать, радостно принявшуюся воздавать должное шедеврам местной кухни, дымившимся в огромных котлах- казанах, полных ароматного риса с бараниной (чтобы дотащить один такой котел к месту пиршества, требовалось шесть носильщиков). Не зря гласит восточная пословица: «Все едят плов, богатые же — только плов». Вобщем, «казан, баран и достархан». Наелись до отвала все участники пиршества — не только пикинеры португальских «ордонанс», охранники территории форта и малабарские наемники дома Афонсу, но и телохранители царя Ормуза, и моряки, оставленные, на всякий случай, на борту (этим еду доставили с берега на лодках) — и все-таки всего не съели за один присест, оставив кое-что и на потом.

Турану, продолжавшему сидеть на крыше дома, на всеобщее обозрение, подали тот же рис с бараниной (правда, не в котле, доставленном шестеркой носильщиков, а на серебряном блюде), и он радушно пригласил дома Афонсу разделить с ним трапезу, вкушая с царем плов из одного блюда. Однако губернатор, проявив то ли разумную сдержанность, то ли не менее разумную предосторожность (память об отравленном индийском десерте, видно, еще была слишком свежа в его памяти), поначалу вежливо отказался, сославшись на якобы существующий у португальцев обычай не садиться за трапезу, пока они в латах (а он был в полном рыцарском вооружении). Но затем Албукерки все-таки смягчился. Поддавшись на уговоры, губернатор Индии сдвинул свой щит вверх по левой руке, наполнил аппетитным кушаньем маленькую пиалу и, прислонив свое копье к плечу, отведал из нее немного плова, «дабы царь не подумал, что он погнушался его угощением».

Братья устраненного Раис Ахмеда со своими сторонниками забаррикадировались в царском дворце, намереваясь дорого продать свою жизнь. Но с ними удалось договориться по-хорошему. Дом Афонсу позволил им перебраться со всем их движимым имуществом с острова на материк. В Ормузе воцарилось наконец, спокойствие.

Вечером царь совершил при красноватом свете факелов, ярко отражаемом латами эскортировавших Турана португальцев, торжественный въезд в покорный ему отныне город. Когда перед ним растворились ворота дворца, с террасы прозвучал хор приветствовавших владыку Ормуза сладостных юных голосов, певших ему хвалебную песнь.

Во дворе губернатор Индии взял Турана за руки, ввел его в царские покои, где и попрощался с ним, сказав: «Если на то будет воля Вашего Величества, мы все готовы провести всю ночь во всеоружии на страже, дабы никто и ничто не нарушил Вашего покоя». И, невзирая на уверения Турана, что теперь, после расправы с заговорщиком Раис Ахмедом, он может спать спокойно даже с открытыми дверьми, распорядился выставить у входа в царские покои португальский караул.

Ормуз формально сохранил свою самостоятельность под скипетром царя Турана, но в действительности перешел под власть Афонсу Албукерки. Стоило ему только свистнуть, — и Туран готов был «служить», как отлично выдрессированный хозяином песик. Столь послушный и понятливый монарх был дому Афонсу весьма по вкусу. И потому он охотно поддерживал иллюзию полновластия Турана, при всякой возможности и по всякому поводу демонстрируя на людях свою подчиненность ему и выражая царю Ормуза свое нижайшее почтение. Албукерки преклонял перед юным Тураном колено, как вассал — перед своим сеньором. Всегда стоял в присутствии царя с непокрытой головой. Никогда не давал ему приказы, а только дружеские советы. Хотя его хитроумно и искусно сформулированные советы были в действительности повелениями.

Так, например, дом Афонсу был обеспокоен присутствием в Ормузе большого числа вооруженных людей (не из числа его португальцев и малабарцев, разумеется). И потому он высказал Турану опасение, как бы тот не был — упаси Аллах! — сражен ненароком стрелой, выпущенной тайным сторонником братьев Раис Ахмеда или иным недоброжелателем. Благодарный генерал-капитану за столь трогательную заботу о его, царя Ормуза, безопасности, Туран не замедлил запретить ношение оружия всем ормузцам (конечно, кроме своих собственных телохранителей).

В другой раз Албукерки, сославшись на угрозу нападения египетского флота, попросил царя Турана передать ему часть ормузской артиллерии.

«Забирайте хоть все мои пушки!» — без колебаний ответил Туран. Его не столь преданный дому Афонсу визирь, желавший сохранить хотя бы тяжелые бомбарды, предусмотрительно закопанные им в землю, возразил, что будет тяжело их снова откопать.

«Не беспокойтесь, с этим, шутя, справятся мои ребята!» — отвечал ему с улыбкой Албукерки. И не оставил Ормузу ни единой пушки.

Спустя некоторое время он напомнил царю Турану о предъявленном восемью годами ранее Кожиатару требовании, согласно которому Ормузу надлежало возместить португальцам в двойном размере понесенные теми военные расходы. Не слушая возражений и контрдоводов Раснорадина, Албукерки оценил сумму причитающейся португальцам компенсации в сто двадцать тысяч серафимов, и Туран согласился их выплатить.

Но и после всего этого список пожеланий губернатора Индии не был исчерпан. Во время очередного визита во дворец, он велел позвать двух царских племянников, приласкал их (его любовь к детям была общеизвестна) и, бросив взгляд на визиря, сказал: «Ваш бедный отец был, как мне рассказали, отравлен». После чего обратился к царю Турану со словами: «Дети Вашего покойного брата должны получить достойное их положения воспитание — ведь они — Ваши наследники». Добавив, что, ради обеспечения безопасности наследников ормузского престола, они должны будут впредь, вместе со своей матерью и всеми своими слугами, проживать в португальском форте (естественно, за счет царяТурана).

Получив, таким образом, безотказное средство оказания давления на Турана (на случай, если тот, паче чаяния, вдруг проявит несговорчивость или строптивость), Албукерки отправил пятнадцать прежних, ослепленных ормузских царей с их чадами и домочадцами из Ормуза в Гоа. Ведь ослепленные цари с подрастающими детьми были главными пружинами внутриполитической жизни Ормуза. Поэтому губернатор Индии счел разумным сделать вечные интриги ормузских вельмож беспредметными. Содержание высланных в Гоа пятнадцати царских семейств опять-таки оплачивалось казной царя Турана.