Русич. Последняя битва - Андрей Посняков

– Нет, Здислав, – снимая шлем, по-русски произнес Иван и наступил ногой на рыцарский меч. – Я не буду тебя убивать.

– Дон Хуан? – поднимаясь, удивился Здислав. И тут же презрительно скривился. – Подлый предатель!

– Нет. – Раничев пожал плечами. – Я рыцарь, как и ты… Дай слово, что…

– Слово? – Здислав осклабился. – Говорю же, убей!

– Не хочешь мне, дай вот ему! – Раничев жестом подозвал проезжавшего мимо татарского всадника, раненого, в блестящих доспехах.

– Сдаться какому-то татарину?!

– Попрошу без оскорблений, – нахмурился Иван. – Этот молодой человек не «какой-то там татарин», как вы изволили выразиться, пан Здислав.

– И кто же он, интересно?

– Джелал-эд-Дин, сын царя Тохтамыша!

– Это так? – Рыцарь с удивлением посмотрел на всадника. – Вы и в самом деле сын покойного татарского царя?

– Да. – Юноша с гордостью наклонил голову и, превозмогая боль, протянул левую руку. – Ваш меч, герр рыцарь. И ваше слово. Против моего.

– И подумайте о ваших детях, пан Здислав, – напомнил Иван. – Все равно ведь сейчас от вас не будет для Ордена никакого толка, без разницы, пленный вы или убит.

Подумав, Здислав со вздохом протянул татарскому царевичу меч.

– Иване, глянь-ка! – подбежав, закричал Путята.

Иван обернулся – на поредевшие ряды союзных полков накатывалась очередная волна конных латников Валленрода.

– Где все наши?

– Там. – Путята неопределенно махнул рукой. – Много погибло, некоторые сдались, кое-кто бежал. Некому биться, Иване. Одна надежда на смоленцев.

– Что ж. – Раничев пожал плечами. – Идем тогда к ним.

Смоленские полки в тяжелых кольчугах угрюмо щетинились копьями. Похоже, их изрядно потрепали.

– Откуда вы? – спросил кто-то из воинов.

– С литовского фланга.

– И как?

– Не спрашивайте…

– И у нас так же. Третью волну выдерживаем. Один полк почти полностью потеряли. И вон, опять рыцари. Если не выдержим – не видать нам победы.

– Да, – хмуро согласился Иван. – Тогда тевтоны зайдут полякам в тыл. Прав ты, Путята, на смолян одна надежда.

Рыцари приближались, пока еще неспешно – щадили коней. Тучи стрел затмили солнце, усталые смоленские ратники закрылись от них большими щитами.

– Там не столько рыцари, – определил Раничев. – Сколько арбалетчики, кнехты…

Враг быстро приближался, вот уже погнал лошадей вскачь… лавина! Этакая неудержимая лавина, вроде конницы батьки Махно или буденновцев. Неслись наметом, видать решили ударить с ходу… Смоляне – а в их рядах и Иван с Путятой – плотней сдвинули щиты.

– Только держитесь, ребята, – прошептал Иван. – Только держитесь.

Несущаяся лавина ударила, едва не сбив с ног. Но – не сбила. Не сбила все-таки. А раз так, то еще поживем! Еще посмотрим, кто кого! Еще и сами накостыляем!

А у поляков дела складывались не очень. Видно было, как – одна за другой – накатывались на них неумолимые волны тевтонцев. И… горестный стон раздался у всех, кто видел – пало королевское польское знамя! Неужели все? Неужели – зря? Неужели – все зря?

Но ведь смоленские полки не поддались вражьему натиску, упрямо защищая открытый польский фланг.

Держаться, держаться, не уступать!

Но королевское знамя…

Подумаешь, королевское знамя. Может, знаменосец пьяный.

Смоляне повеселели, посмеялись над словами Раничева. А рыцарская атака захлебывалась, медленно, но верно – ведь строй двух оставшихся смоленских полков немцы так и не прорвали. Швейцарские пикинеры, выстроившись в каре, тоже стояли рядом – и сражались отчаянно.

– Этим-то что? – потом удивлялись смоляне. – За монеты ведь бьются, за золотые дукаты!

– Вот потому и стойки. Видать, шибко заработать хочется, страна-то нищая.

Не дрогнули смоленские полки, выдюжили, не пропустили врага – и черт с ним, с павшим королевским знаменем. Не пропустили! Не дрогнули!

– Урр-а-аа!!! – послышался вдруг боевой клич – это сам Витовт вел на врагов бежавшие было литовские рати. Видать, удалось собрать их заново, снова бросить в бой. Непростое дело – хвала Витовту!

Немцы дрогнули, отступили… Наискось, на последний резерв магистра, ударили поляки. Шесть тевтонских хоругвей, поддавшись панике, бежали, теряя по пути оружие и знамена. А дравшиеся на их стороне швейцарцы стояли, честно отрабатывая деньги.

– Ну, братушки! – перекрикивая радостно орущих смолян, возопил Раничев. – Наша взяла, а?! Ведь наша! А ну, Путята, что там за конь? Поймай-ка, чай, на двоих хватит. Что смотришь? Лови! Поедем добивать врага в его логове! Пехом-то больно уж несподручно.

И Раничев с Путятой – верхом на одном коне – поспешили вслед за наступающими литовцами.

В сверкающих латах, без шлема, со скорбным лицом, великий магистр Ульрих фон Юнгинген смотрел на разгром Ордена. Ничего уже не могло спасти рыцарей, ничего. Битва была проиграна, и магистр хорошо понимал это. Проиграна. Орденский рыцарь Георгий Керидорф уже сдал врагам орлово-крестовое тевтонское знамя. Не повезло. Не понадобятся для ночного преследования врага специально заготовленные факелы, а взятые с собой цепи – заковывать пленных поляков, литвинов и русских – увы, теперь пойдут на совсем противоположное дело. Не повезло! Бог отвернулся от братьев – а значит, не стоило больше жить.

– Я привел вам коня, эксцеленц.

Магистр обернулся и, увидев фон Райхенбаха, отрицательно качнул головой:

– Нет, брат Гуго. Не дай Бог, чтобы я оставил это поле, на котором погибло столько мужей, не дай Бог.

– Значит – нет? Тогда я умру с вами.

– А вот это уж нет, брат Гуго, – усмехнулся фон Юнгинген. – Есть еще время. Скачи с верными братьями в Мариенбург. Укрепитесь в городе и замке. Это последний шанс.

– И он будет использован, мейстер. – Поклонившись, барон фон Рейхенбах вскочил в седло и быстро погнал коня прочь.

«А где тот мальчик? – хотел было спросить магистр. – Тот странный юноша, что не так давно предсказывал мне смерть».

– Магистр?

Он!

– Я вижу, ты ранен, мой мальчик?

– Легко… Вы ждете смерти, магистр?

– Как ты и предсказал. Увы…

– Ничего, мы еще все исправим! Мы еще пригоним танк… Неужели дракон Зеевальде, Тевтонский дракон способен лишь пугать крестьян?

– Славный юноша… Впрочем, чего ты ждешь? Бери моего коня и скачи в Мариенбург следом за братом Гуго! Почему он не позвал тебя?

– Он думал, что я убит. А я выжил.