Арвендейл Обреченный. Трое из Утренней Звезды - Антон Корнилов

Если профан взваливает на себя великое дело, жди великих несчастий и большой крови…

Неужто правы разбойники: иногда бывает так, что мир становится не таким, каким его привык видеть, мир переворачивается. И белое становится черным, а черное – белым. Неужто и на самом деле Темная тварь может оказаться другом и спасителем? И поведи он людей, за которых взял на себя ответственность в тот якобы безопасный проход, он обрек бы их, усталых и израненных, на когти и пасти невесть откуда взявшихся там чудовищ?

Ведь не должно их быть там, в расщелине и поблизости расщелины!

Белое Пламя не могло обмануть. Так не бывает.

Как не бывает и то, что Темная тварь может желать людям добра.

Или?..

Рядом покряхтывал Мартин, которому Эдгард помогал перевязывать рану смоченной в лечебном зелье тряпицей.

Вот еще и Мартин получил нож в спину. Тоже, можно сказать, из-за него, из-за Эвина… Или, как его называют теперь, Тихони…

И вдруг неожиданное воспоминание проклюнулось из глубины сознания. Удачно и ладно, как по заказу, легло в прогал недоуменной пустоты, мучившей юношу.

…Мальчику тогда пришлось на целых три дня покинуть Дедушкин лес. На хуторе у Веселого озера сгорела мельница. Словно назло – в самую горячую для местных мельников пору, когда по окрестностям катались телеги торговцев, скупавших для предместий и дальних поселений продукты крестьянского труда, в том числе и муку. Обычно в подобных катастрофических случаях, грозивших общим убытком, мужики собирались всем миром, чтобы ликвидировать последствия и поскорее исправить положение. Как правило, и Дедушка не оставался в стороне, помогал чем мог. Но в последнее время старик сильно занедужил. Не пошел к Веселому озеру, послал Эвина, рассудив, что от мальчика толка будет больше, чем от него самого.

Возвращался Эвин не налегке. В мешке за его спиной побулькивал большой кувшин с медовухой, шуршали друг о друга хрусткой коркой пара ковриг ржаного хлеба, побрякивали обернутые в ветошь несколько ладных стальных ножей без рукоятей; рукояти можно было выточить самостоятельно, древесины-то в лесу полно…

Деревья опушки встретили мальчика как родного. Ему даже показалось, что они зашумели как-то по особому, склонили ветви к нему, будто в приветствии… Только вот и в этом шуме, и в этих движениях ощущалась непривычная и непонятная истома. Словно деревья были охвачены каким-то единым чувством (то, что деревья, как и все живое, способны чувствовать, мальчик уже знал и не сомневался в этом).

Он встревожился, потому что непонятное всегда тревожит. Он ускорил шаг, пробираясь между ветвями юного кустарника и могучими древними стволами. Мешок бил его по спине, точно подгоняя. На ходу Эвин мысленно звал Дедушку, он давно приноровился к такому способу общения в лесу: мальчику достаточно было подумать о старике, куда-то запропастившемся и зачем-то вдруг понадобившемся, – и вот он выходил ему навстречу из-за случайного дерева, как из соседней комнаты. Точно Дедушкин лес и сам Дедушка были неразрывно связаны…

Сейчас старик не отзывался. И лес, сонный и вялый, почему-то никак не хотел помочь мальчику отыскать его.

Мальчик нашел старика сам после нескольких часов блужданий.

Дедушка прочно стоял посреди полянки, подняв руки раскрытыми ладонями вверх. В косматой его шапке копошился желтоклювый дрозд. Из-за пазухи выглянула, прыснула на плечо и снова скрылась где-то под одеждой проворная белка.

Эвин заглянул Дедушке в зеленые глаза, пустые и неподвижные, не выражавшие совершенно ничего. И только тогда понял – все. Больше Дедушка не двинется с места, не улыбнется, не заговорит…

Мальчик спустил с плеча мешок, который зачем-то таскал с собой все время поисков. Он не закричал, не заплакал. Он знал, что рано или поздно это произойдет, и… пожалуй, был готов увидеть то, что увидел. Он сел напротив Дедушки, развязал мешок, достал хлеб, отломил себе кусок… Скоро стало темнеть. В лесу вообще темнеет очень быстро. Эвин, конечно, и в темноте сумел бы найти хворост и разжечь костер, но не стал этого делать. Он просидел рядом с Дедушкой всю ночь. Когда рассвело, и дрозд в шапке, проснувшись, вытянул шею и просвистел свою первую трель, мальчик пошевелился… с удивлением отметил, как затекли ноги.

Наступил новый день, и надо было что-то делать. Возвращаться в Утреннюю Звезду, например… Оставаться в осиротевшем Дедушкином лесу одному Эвину не хотелось.

Он поднялся, разминая онемевшие ноги. Он не мог уйти просто так, он должен был что-то сказать старику. Попрощаться? Поблагодарить? Но обычные слова казались Эвину неуместными, а особенного ничего не придумывалось. Тогда мальчик проговорил первое, что пришло на ум:

– Ты станешь деревом, да?

Он, конечно, не ждал ответа. А ответ пришел. Дедушка не разжал губ, но его голос зазвучал в голове мальчика:

– Я был и останусь тем, кто я есть.

Мальчик больше обрадовался, чем удивился. А еще – почувствовал себя полным дураком. Надо же, сидел и молчал до утра, а можно было, оказывается…

– Вода всегда остается водой, камень остается камнем, дерево остается деревом, – прозвучало в его голове. – Суть вещей не меняется никогда.

После этого Дедушка замолчал окончательно. Мальчик подождал еще, мысленно прокручивая последнюю услышанную от него фразу… но так ничего и не дождался.

Уже уходя, он заметил в уголке глаза старика что-то… какую-то соринку… Поднял руку, чтобы ее смахнуть… и тут же опустил. Это была никакая не соринка. Это был первый пробившийся к утреннему солнцу листочек.

«Вода всегда остается водой, камень остается камнем, дерево остается деревом. Суть вещей не меняется никогда».

Как только Эвин-Тихоня проговорил про себя это, все сразу встало на свои места. Будто разум его, как барахтающийся в воде утопающий, вдруг нащупал под собой твердое дно, на которое можно встать и от которого можно оттолкнуться.

Одноглазый Стю ликовал; но – внутренне. Внешне он ничем своей радости по поводу удачно провернутого дела не показывал. Деловито распоряжался, расхаживал по плоту, закинув руки за спину, – но при этом старался не выпускать из виду Мартина. Который тоже не спускал с вероломного товарища настороженных глаз. И тот, и другой прекрасно понимали: до тех пор, пока один жив, второй всегда будет в опасности, и стоит только кому-нибудь из них расслабиться…

Впрочем, особо переживать из-за свергнутого верховода Стю не собирался. Авторитет у парней Ухорез уже потерял (в схватке-то вышел победителем он, Одноглазый!), и вновь подняться на прежние позиции у Мартина вряд ли получится. И потом… Что он может сделать, измотанный последней битвой, опустошенный энергетическими выплесками, с проколотым клинком вагула плечом и ножевой раной спины? Эх, жаль рука в последнюю секунду дрогнула (экспромтом все-таки действовал, спешил, чтоб не упустить удачный момент). Да и… пырнуть ножом верховода, под началом которого ходил не один год, – это тоже, знаете ли, волнительно. Добить бы его, но… дворянчики уже не дадут. Возможность упущена, сразу надо было!