Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

И специалистки долго не знали, как подступиться к Наде. Все же что-то проделали, и когда я вернулся в гостиницу (а я в это время ездил в марочный магазин, так как я филателист и имел в данном случае одну авантюристическую цель), то решительно не узнал свою жену. Это было нечто с лицом полугодовалого младенца – розовенькое до неприличия. Я даже спросил: «А где моя жена?!» И мы оба долго хохотали. Слава Богу, к вечеру следы старательного труда косметичек исчезли.

Так вот Шагал опять с каким-то недоумением произнес:

– Нет, как вы хорошо выглядите!

Надя мне потом сказала: «Не понимаю, почему он так удивился… Может быть, он думает, что мы все в Москве сидим на черных сухарях?»

– Марк Захарович, а вам хотелось бы поехать в Москву?

– Очень.

– Так в чем же дело?

– Видите… туристом я ехать не хочу, а просто так… – Он слегка замялся. – Если бы устроили мою выставку, пусть небольшую, и пригласили, я бы с удовольствием поехал.

– Я поговорю с нашим министром культуры Екатериной Алексеевной Фурцевой, передам ваше пожелание.

– Да, да, я бы поехал, – подтвердил Шагал.

По возвращении в Москву я сдержал обещание и передал слова Шагала Екатерине Алексеевне. Сразу это предприятие осуществить не удалось, но, как известно, в начале семидесятых выставка, действительно небольшая, состоялась, и Шагал побывал в Советском Союзе.

– Мне хотелось бы, – продолжал тему Шагал, – узнать судьбу написанного мною панно, которое я в свое время сделал в Москве для еврейского театра. Мне рассказывали, что оно лежит в запасниках Третьяковской галереи, но, кажется, сложено. Вероятно, оно слегка повредилось в сгибах. Я бы поправил и подписал его, так как оно не подписано.

Мы заговорили о других работах Шагала, которые знали в оригиналах. Алешин и я видели, наверно, все его работы, которые находились в Москве. Из этого живого интереса и даже волнения, с которым нас слушал Марк Захарович, я понял, как же любит художник своих детей! В них, своих детях, вся его душа, вся жизнь. Правда, он иногда говорил: «Эту не помню, забыл». Но он же сотворил их тысячи!

– Если вас интересует, то в Ницце я сделал дар юридическому институту – написал на стене фреску. Посмотрите. По-моему, она вам понравится.

Мы спросили: а как же нам проникнуть в институт?

– Скажите, что это я вас послал, – объяснил Шагал.

Марк Захарович поинтересовался и нами – кто мы, что сделали, по какому случаю во Франции. Знать он о нас, конечно, ничего не знал, но нас это не обидело, и славный тон нашего разговора не изменился.

– Марк Захарович, – подъехал я, осуществляя свой тайный замысел, – в Нью-Йорке я видел витражи, выполненные вами для театрального здания Линкольн-центра.

– Да, да, я действительно их делал.

– Вы знаете, – продолжал я, – что они изображены на марках Организации Объединенных Наций?

– Нет, не слыхал.

– Вот они. – И я бережно вынул из кармана два блока марок ООН с изображением шагаловских витражей в Линкольн-центре.

Вот зачем я ездил в магазин марок!

– Если вам не трудно, подпишите мне их.

– И мне тоже, – сказал Алешин. (Я, конечно же, и для него купил этот сувенир.)

– Вам как подписать – по-русски или по-французски?

– У меня их два. На одном можно по-русски, на другом – по-французски.

И Марк Захарович твердой рукой подписал нам блоки. Они хранятся у меня в коллекции отдельно. Один подписан по-русски, другой – по-французски. Я вообще кроме советских марок собираю и марки ООН, так как считаю, что поскольку мы являемся членом этой организации, вносим на ее содержание деньги и какая-то частичка, пусть крохотная, этих денег идет на изготовление марок, то они в этом отношении и советские марки. А кроме того, на первых марках ООН надписи делались на четырех языках – английском, русском, французском и китайском.

– Я вам хочу подарить свою книжку, – сказал мастер.

Ну, читатель понимает, как нам было это приятно.

Жена Шагала принесла два альбома небольшого формата и вручила их Алешину и мне. Мы поахали, поблагодарили.

Но нет, я решительно авантюрная натура!

– Марк Захарович, может быть, вы нарисуете нам что-нибудь на выходном листе, – не без робости, но с искренним желанием сказал я.

– Да, – ответил Шагал без колебаний. Взял у меня альбом и добавил: – Я вам нарисую печальное лицо. – И нарисовал.

Алешин протянул свой альбом.

– А вам вот. – И на белом выходном листе появилась голова миленького козленка.

Тут наша благодарность стала еще более энергичной.

Альбом у меня дома, и я нет-нет и взгляну на это печальное лицо, на дарственную надпись и на розу из сада Ренуара, так как она хранится именно в этом альбоме.

Прошел приблизительно час времени, и мы, не желая утомлять хозяев, хотя никаких знаков к окончанию визита нам никто не подавал, стали прощаться.

– Нет, нет, мы не хотим мешать вам работать. Всего доброго! Будьте здоровы! До свидания!

Мы уезжали, битком набитые впечатлениями и радостью.

Приехав в Ниццу, мы отыскали юридический институт, сказали, что нас направил господин Шагал, и «сезам» тут же открылся. Фреска занимала огромную длинную стену широкого институтского коридора и изображала всевозможные сюжеты на тему странствий Одиссея. Рассматривая ее, я в который раз в жизни пожалел, что не был всерьез приучен к чтению древней классической литературы и почти ничего не помню так детально из странствий греческого героя, как не только помнил, но и знал Шагал. Буйство сюжетов, вихрь фантазии…

Я отступил к противоположной стене и сфотографировал часть фрески. Так как в коридоре было мало света, а аппарат у меня не имел вспышки, то снимок получился неярким, но все же достаточно ясным. Он тоже хранится у меня вместе с фотографиями, которые я сделал на память с Шагалом, его женой, Надей, Алешиным и французской переводчицей, нашей спутницей во Франции. Слева на короткой боковой стене коридора начертаны слова – пожелание Шагала студентам института. К сожалению, я не переписал их и помню только смысл: «Войдя в жизнь, вы, как Одиссей, будете встречать всевозможные препятствия на своем пути. Будьте столь же мужественны, отважны, умны и находчивы, как он».

Когда французская опера гастролировала в Москве, то декорации к одному из спектаклей были выполнены Шагалом, и их высоко оценила наша критика. Я вырезал из газет эти рецензии и послал Шагалу. В ответ получил доброе письмо.

От Марка Захаровича я узнал, что в Ленинграде живет его сестра, с которой он поддерживает самые теплые отношения. Я пообещал, что непременно навещу его сестру, когда буду в Ленинграде, и был у нее два раза.

Я пишу эти заметки вскоре после того, как пришла весть о смерти Шагала на девяносто восьмом году жизни.