Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения - Джеймс Амбуэлл

можно было выделить числа и градусы похоже, обрывки координат.

Голова кружилась, с новой силой замутило. Нестерпимо хотелось позорно забиться в свой угол, закрыть глаза, заткнуть уши и вдыхать не носом, а ртом, как выброшенная на берег рыба… Потеряв ориентацию, я свернул к корме и ввалился в камбузный отсек.

Сидящий за столом Яков поднял голову и улыбнулся — в его бороде копошились белесые черви. Отчего-то это воспринялось почти нормальным.

— Решил, доктор, сам за чаем наведаться? — рассмеялся старпом.

Присмотревшись, я вздохнул с облегчением — червями почудились несколько запутавшихся в волосах тонких вермишелин. Но даже такое открытие не побудило желания почаевничать.

— Спасибо, нет. — Я попытался развернуться.

Не уверен, сильно ли качало лодку на глубине, — меня шатало ощутимо. К тому же ацетоновый запах, пропитавший всю лодку, здесь ощущался сильнее. Лучше передавалась вибрация дизельных моторов, сопровождающаяся металлическим перестуком. Как молотками по наковальням моих перепонок. Я сжал ладонями виски.

— Что там? — встрепенулся Яков, указывая в сторону центрального поста.

Наверное, я выглядел еще хуже, чем обычно.

— Марина…

— Поет? — Старпом захлопнул за мной дверь и вдобавок повернул рычаги кремальерных затворов. — Побудь-ка с нами, доктор, познакомься с командой.

Я послушно уселся на лавку и осмотрелся по сторонам. Глаза уже привыкли к коричневатому полумраку лодки, и я без труда рассмотрел лица на противоположной стороне длинного стола: хмурые, неопрятно бородатые, бледные и отрешенные — команда соответствовала настроению, навеваемому их кораблем. Народу было не много, человек десять — стол явно рассчитывался на большее количество матросов. Кто-то жевал, кто-то перебрасывался в карты, пару человек безразлично мне кивнули. Представить мне команду поименно Яков не удосужился. Он подцепил из тарелки извивающийся комок макарон и продолжил начатую еще до моего прихода беседу:

— Через Панаму, иначе в Атлантический Анклав не успеем.

— Никто нас в каналь не пустить, — мрачно отозвался один из матросов. — Там есть шьльюзы…

Очень тяжелая, хриплая, с придыханием, речь. Искаженная к тому же акцентом и почти истеричными нотками. Вероятно, это второй член «немецкой», команды — механик Гельмут. Он и в самом деле оказался тощим и длинным как глист. Старпом, плотоядно хлюпнув, втянул в себя вермишель и провел освободившейся вилкой в воздухе, словно подныривал, или пытался подцепить нечто на ее зубцы.

— Под. Сначала — личинку, за ней Странник сам пойдет.

— Насквозь? Это тебе не есть осеменять островы.

— Материк — тоже остров. Только большой. Оттрахаем. К тому же — всего Панама, лишь перешеек. Меньше сотни верст. Как Хальмахера — помнишь?

Что-то я и сам припоминал про этот малазийский остров с не очень благозвучным для русского, а оттого запоминающимся, названием. Что-то из газет, с крупными заголовками.

Механик покачал головой:

— Плыть под землю есть безумие…

— Оксюморон, — блеснул эрудицией Яков. — Когда-нибудь надо начинать.

— Нет, — выдохнул Гельмут. — Я больше не мочь. Не мочь слушать этот…

Он сбивчиво перешел на немецкий, болезненно закашлялся, обхватил, совсем как я недавно, руками голову и, не прекращая взволнованно болботать на своем, бросился в сторону моторного отсека. Остальные матросы безмолвно подались в стороны, пропуская механика.

Яков снова принялся орудовать вилкой в тарелке, цыкнул зубом:

— Вот так и живем: один — с сиреной, второй — с мотором.

В ответ пару человек сдержанно хохотнули. Я решительно поднялся и пошел вслед за Гельмутом — очевидно, что механик был болен.

— Не спеши, доктор, — окликнул старпом, — там Гельминта и без тебя отпустит.

Но я не слушал. Странно, но как раз сейчас сам я чувствовал себя несколько легче.

Машинное отделение встретило меня дробным лязгом клапанов и басовитым рокотом. Два двигателя, расположенных вдоль бортов лодки, воспринимались адскими машинами. Все вокруг мельтешило и двигалось, не оставляя возможности сосредоточиться на деталях. Стекающее по механизмам масло в уже привычном для лодки недоосвещении больше походило на тягучую кровь, чем на смазку. Свободное пространство было опутано патрубками — впускные и выпускные коллекторы пульсировали в унисон тактам моторов, продавливая сквозь себя неведомое содержимое.

Патрубки — разные: длинные, короткие, толстые, тонкие — выглядели инородными среди веющего жаром металла. Вспомнились слова Якова об «умении», лодки «дышать», на глубине — видимо, топливопроводы и система выпуска отработавших газов здесь кустарно переделывались. По крайней мере, материал имел сходство не с резиной, а с махрящейся, пропитанной жиром необработанной кожей, перемеженной гофрированными вставками то ли из коровьих глоток, то ли из осклизших противогазных шлангов.

Сочленения были выполнены неряшливо, даже безобразно; облепленные сочащейся наростообразной массой, они вызывали отвращение. Все вместе, в неровном освещении, создавало впечатление какого-то гротескно живого организма. Толстые жгуты этих «дышащих», артерий уходили в стенку кормовой переборки, а возле ее шлюза, баррикадируя проход, валялся матрац, нагруженный одеялами и скрюченным телом механика Гельмута. Хозяина этого места.

Я склонился над ним — механик пребывал в полуобморочном состоянии. Вокруг пахло немытым телом, и я не сразу понял, что резкий прокисший запах распространяется не от Гельмута. Дышалось вообще тяжело — атмосфере не хватало кислорода.

Пока я осматривал механика, он не прекращал нашептывать что-то на немецком, разбавляя его русскими ругательствами. Я к словам не прислушивался — воспаленные веки, изъязвленные губы и гортань, одышка, влажные хрипы в легких говорили сами за себя. Мои глаза тоже начали слезиться, а в горле запершило.

— Вам надо уйти отсюда! — попытался я привести в чувство Гельмута, дал нашатырь, хоть в его случае он мог вызвать дополнительное раздражение слизистых. — Немедленно!

Он попытался сфокусироваться на мне:

— Найн! Здесь… тихо.

Вокруг лязгало и рокотало, и, чтобы понять Гельмута, приходилось напрягать слух — странное понимание тишины. Я потянул его за предплечье, но механик отдернул руку:

— Иди сам. Ты здесь — ради нее. Здесь все — ради нее. Ради суки. Будь проклят тот день, когда она пришла на зов Странника…

Он вновь закашлялся — булькающе, отхаркивая кровь и зеленоватую мокроту. Я попытался хотя бы отодвинуть Гельмута от двери — кислотный запах исходил именно оттуда, — но механик принялся отбиваться.

Оставлять его тут было нельзя — я бросился обратно в жилой отсек за помощью.

Обстановка там не изменилась — матросы продолжали расслабленно ничего не делать, но, быть может, выглядели при этом чуть более блаженными, чем раньше. И старпом наконец покончил с макаронами.

Вдохнув свежего по сравнению с моторным отделением воздуха, я и сам испытал подобие эйфории. Нужно было действовать.

— Яков, надо срочно вытаскивать механика!

Я встряхнул старпома, выводя из полудремы.

— Отстань, доктор. Здесь каждый на своем месте… согласно расписанию. Каждый делает своё дело.

— Какое, к чертям собачьим, дело? В дизельном отсеке