Что не так с этим миром - Гилберт Кийт Честертон

всей вселенной мамонт, которого мы либо убили, либо пощадили? Когда мы откровенно отказываемся поднимать красный флаг и стрелять из-за баррикад, как наши деды, перед кем мы на самом деле склоняемся – перед социологами или перед солдатами? Действительно ли мы опередили воина и обошли святого аскета? Боюсь, если мы и опережаем воина, то лишь в том смысле, что бежим от него. И если мы обошли святого, боюсь, мы обошли его, не поклонившись.

Вот что я прежде всего имею в виду, говоря об узости новых идей, ограничивающем эффекте будущего. Наш современный пророческий идеализм узок, потому что он постоянно урезается. Мы взыскуем нового, потому что нам не разрешено искать старое. Все это держится на теории, будто мы выжали из идей прошлого все возможное. Но мы не получили от них все то хорошее, что можно было бы получить, а на данный момент, вероятно, и вовсе ничего хорошего не получили. Здесь нужна полная свобода, как для восстановления, так и для революции.

Ныне мы часто читаем о доблести или дерзости, с которой повстанцы нападают на древнюю тиранию или устаревшее суеверие. На самом деле вряд ли есть мужество в том, чтобы нападать на древние и устаревшие вещи, – точно не больше, чем в ссоре с собственной бабушкой. По-настоящему смелый человек бросает вызов тираниям молодым, как утро, и суевериям свежим, как первые цветы. Единственный настоящий мыслитель – тот, чей разум так же свободен от будущего, как и от прошлого. Его так же мало заботит то, что будет, как и то, что было: он заботится только о том, что должно быть. И в этой главе я буду особо настаивать на этой абстрактной независимости. Раз уж я собрался обсуждать, что не так, то в первую очередь «не так» глубоко укоренившееся и не проговариваемое вслух предположение, будто прошлого уже не вернуть. Есть одна метафора, которая очень нравится современным людям – они всегда говорят: «Ты не можешь заставить стрелки часов идти вспять». Простой и очевидный ответ: «Ты можешь». Стрелки часов, механизм, созданный человеком, могут быть повернуты человеческим пальцем до любой цифры или часа. Так же и общество – система, созданная людьми, – может быть воссоздано по любому плану, который когда-либо существовал.

Есть еще одна пословица: «Как постелешь, так и поспишь»; что опять-таки просто ложь. Если я устроился неудобно, с Божьей помощью смогу и перестелить. Мы могли бы восстановить Гептархию[44] или конную почту, если бы захотели. Это, вероятно, займет некоторое время, и столь же вероятно, что делать это очень неразумно, но, конечно, это не невозможно в том смысле, в каком невозможно вернуться в прошлую пятницу. Это, как я уже сказал, первая свобода, которую я требую: свобода восстановления. Я требую права предложить в качестве решения старую патриархальную систему шотландского клана, если она устранит наибольшее количество зол. Она определенно устранит некоторые пороки, например, неестественное подчинение холодным и грубым незнакомцам, бюрократам и полицейским. Я претендую на право возродить полную независимость небольших греческих или итальянских городов, предоставить суверенность Брикстону или Бромптону[45], если это кажется лучшим выходом из наших бед. Это решило бы некоторые наши проблемы: например, в маленьком государстве у нас не было бы тех огромных иллюзий о людях или принимаемых мерах, которые подпитываются крупными национальными или международными газетами. Вы не могли бы убедить город-государство в том, что мистер Бейт[46] был англичанином или что мистер Диллон – головорез, так же, как вы не могли бы убедить хэмпширскую деревню в том, что деревенский пьяница – трезвенник, а деревенский дурак – государственный деятель. Тем не менее я не предлагаю, чтобы теперь Брауны и Смиты носили одежду в разноцветную клетку. Я также не предлагаю провозгласить независимость Клэпхема[47]. Я всего лишь заявляю о своей независимости. Я всего лишь требую дать мне возможность выбирать из всех инструментов во вселенной, и я не согласен заведомо считать какие-то из них непригодными только потому, что их уже использовали.

V. Незавершенный храм

Задача современных идеалистов чересчур облегчается тем, что их всегда учат: поражение само по себе является опровержением. Но если рассуждать логически, дело обстоит совершенно иначе. Именно проигранные сражения могли бы спасти мир. Если кто-то скажет, что Молодой Претендент[48] сделал бы Англию счастливой, оспорить это будет нелегко. Если кто-то скажет, что Георги[49] осчастливили Англию, я надеюсь, мы все знаем, что ответить. То, что было предотвращено, остается непоколебимым; и единственный совершенный король Англии – тот, которого разгромили. Именно потому, что якобитизм[50] потерпел неудачу, мы не можем назвать его провалом. Именно потому, что Коммуна[51] рухнула как восстание, мы не можем сказать, что она рухнула как система. Но такие взрывы были непродолжительными или случайными. Мало кто понимает, сколько величайших усилий, фактов, которые заполнят историю, потерпели крах и дошли до нас изувеченными великанами. Я могу сослаться на два крупнейших факта современной истории: Католическую Церковь и то современное развитие, что уходит корнями во Французскую революцию.

Когда четыре рыцаря расплескали кровь и мозги святого Фомы Кентерберийского[52], это было проявлением не только гнева, но и своего рода черного преклонения. Они жаждали его крови, но еще больше – его мозгов. Такой удар навсегда останется непонятым, если мы не осознаем, о чем думал мозг св. Фомы прямо перед тем, как растекся по полу. Он думал о великой средневековой концепции, согласно которой церковь была судьей мира. Беккет возражал против того, чтобы священников судил даже лорд – главный судья. И причина была проста: священник сам судил лорда – главного судью. Судебная власть находилась под судом. Короли сидели на скамье подсудимых. Идея состояла в том, чтобы создать невидимое королевство без армий или тюрем, но с полной свободой публично осуждать все королевства земли. Излечила бы такая высшая церковь общество? Этого мы не можем определенно утверждать, потому что церковь так и не стала господствующей церковью. Известно только, что в Англии, во всяком случае, князья одолели святых. Чего хотел мир, мы видим перед собой; и некоторые из нас называют это провалом. Но мы не можем назвать провалом то, чего хотела церковь, просто потому, что церковь потерпела поражение. Трейси[53] нанес удар слишком рано. Англия еще не сделала великого протестантского открытия, что король непогрешим. Король был выпорот в соборе – вот зрелище, которое привлекло бы и нынешних, забывающих о посещении церкви прихожан. Но