Вивьен Вествуд - Вивьен Вествуд

Короче, мы устроили показ в Париже, в кафе «Анжелина» на Рю-Риволи. Конечно, по сравнению с нынешними показами организован он был на скудные средства, зато эмоций было гораздо больше. И не только потому, что я была моложе и мне это было в новинку. В те дни сотрудники журналов мод приходили на показ, а на следующий день одалживали ваши наряды для съемок. И все. Все делалось в один присест. Так везде делали: во французском «Vogue». В итальянском. Даже в американском. Итальянский и американский «Vogue» сделали мне имя. Это произошло так стремительно! Столько было радости! Ты сразу видел, какой эффект после этих съемок бывает: моментальная реакция. Но, конечно, мир моды тогда был меньше.

Я совсем не нервничала. Ни капельки. Я никогда-никогда не нервничала. По крайней мере, не из-за одежды. Никогда. Я говорю себе: «Я люблю одежду и выложилась по полной». Первый показ в Париже в 1983 году коллекции «Буффало» стал сенсацией. О нем писали во всех газетах, во всех журналах. Я была в таком восторге! Тем не менее потребовались многие годы, прежде чем я почувствовала, что меня полностью признали в Париже, как сейчас, и смогла спокойно называть себя модельером. Обо мне всегда упоминали итальянцы. Я многим обязана Италии. А еще итальянскому и американскому «Vogue»: в них великолепно обо мне отзывались, эти журналы с самого начала поддерживали меня – как раз благодаря парижским показам. Так что с самого начала Париж начал менять всю мою жизнь. В ней стало меньше панка. Меньше желтой прессы. Меня начали воспринимать всерьез. Но это произошло не только из-за парижан или французской прессы. Первыми меня поддержали итальянцы, американцы и прежде всего японцы, которые приехали в Париж, чтобы приобрести вещи для модных магазинов. И вот как обстояли дела: все было весьма странно, но я тебе расскажу, хотя и не должна. В то время, например, Джону Гальяно так нравились мои работы, что он их копировал, причем достаточно точно: я это знаю, потому что он, бывало, заходил в мой магазин. А я с подругой отправилась на показ Джона в Париже, и ей показ понравился, и не зря, да и мне понравился, но это потому, что он повторял мой собственный показ, прошедший годом раньше. Я тогда подумала: что ж, мода – штука действительно странная. Но так оно и есть. Она странная. Журналисты писали, что мои вещи носить невозможно, но на следующий сезон и через один все мои наряды, скопированные другими, продавались гораздо дороже, да и принимали их лучше. Ну, не знаю. Я тогда расстраивалась, еще как расстраивалась. Зато я знала, что у меня отличные вещи и что время играет мне на руку. Хотя все это было странно и очень огорчало.

Образ «девушки из Буффало», 1982

Так прошла часть моей жизни в Париже. Здесь все и началось. Видишь, создавать одежду – как рассказывать историю. Вот сегодня утром, лежа в постели, я читала книгу о китайском искусстве и пыталась понять, разглядывая артефакты, каким образом они думали и каким видели мир. Или, например, я говорю о модели в одежде из вчерашней коллекции: «Похоже, что она собралась в Кентербери». И это то же самое, что открыть книгу и изучить средневековую рукопись. И с этой биографией так же: она – рассказ о том, что я хочу донести до людей при помощи моды, активистской деятельности и самой своей жизни. Это не копия. Конечно, она не может отражать всю меня. Но на ее написание что-то меня вдохновило. Ты делаешь что-то под влиянием вдохновения; задерживаешь дыхание – и понимаешь: она паломник. Ее плащ должен быть самым лучшим плащом из всех возможных. Как разноцветная одежда Иосифа. Или как плащ Волшебника из страны Оз. Или плащ трубадура. Если ты можешь впитать в себя эти мотивы, то в итоге получишь представление о «плаще». А чтобы получить представление о Вивьен – хотя я и не уверена, что мне бы этого хотелось и что это возможно, – тебе потребуется найти источники информации, идеи из прошлого и цели на будущее. Как в случае с плащом. Именно благодаря идеям одежда становится неподвластной времени. Важной. С ней что-то связано. Это как ностальгия. Или понимание, что всегда любил Париж. Ностальгия по чему-то, что ты уже и так знаешь. И когда ты встречаешь это что-то в жизни, тебе сразу все ясно. Это что-то ты понимаешь, узнаешь. И если у меня есть талант, я думаю, он состоит в этом».

Вдруг Вивьен поднимает на меня глаза. «Ты знаешь «Пиноккио»? – спрашивает она с акцентом итальянца, приехавшего из английского городка Глоссоп. – Я про книгу, не про фильм. Фильм не смотрела. «Пиноккио» – первая в списке моих любимых книг. А еще «Алиса в Стране чудес». Нужно проявлять свои лучшие качества. В том числе и это я хочу сказать в нашей книге. Проявляйте свои лучшие качества. И слушайте свою совесть.

Это словно создавать коллекцию: сперва ты начинаешь придумывать историю. Некую канву. Вот она. Я хочу каждую минуточку внимания, которую уделишь этой книге ты, которую уделит любой человек, читая ее, использовать ради самых лучших целей. Нужно искать красоту. Во всем. В каждом моменте. И в каждом человеке.

«Жил-был… – написано в «Пиноккио», – обыкновенный кусок дерева…»

«Первое, что действительно важно обо мне знать, – я родилась во время Второй мировой войны. Карточки. Все такое. Я бананов не пробовала до семи лет. Правда, когда попробовала, мне не понравилось. Был дефицит. Всем приходилось вязать. Можно даже найти тогдашние схемы вязания свадебных платьев. Все часами вязали. А еще мы искали ореховые скорлупки, раскрашивали их и делали из них небольшие веточки с цветами. Жили под девизом «Сделай сам».

Вивьен теребит руками свою вязаную юбку, а затем берет со стола свою детскую фотографию.

«Я модельер, а еще я из тех, кого называют активистами. Мне кажется, с малых лет я была такой. Мне иногда неловко рассказывать о том, из-за чего может сложиться впечатление, будто я была особенной или какой-то пай-девочкой. Это не так. Мне просто не хотелось распространяться о том, что с самого детства я ощущала в себе бойцовский дух. Мне кажется, люди с малых лет ведут себя сообразно своей натуре. И это своего рода ключик к пониманию меня, в том числе и как борца за свободу. Нет, это не ключик, а важнейшая точка отсчета. Вот пример того, какой смешной и порывистой я была. Во время обеда в школе – ланча – мы все ждали, когда войдет наша классная дама и, как обычно, спросит: «Кто разговаривал? Встаньте». А на этот раз пришла завуч, миссис Бус, и задала тот же вопрос, а я подумала: «Что будет, если я встану? Дай-ка проверю». Я думала, меня похвалят за то, что я созналась, хотя на самом деле ела молча. Так что я встала и сказала: «Я». Хотя это была не я. Встала только я одна, но мне не было страшно, так как миссис Бус меня любила, а мне казалось забавным мое фарисейство. Вот глупость! А еще я подумала, что все остальные тоже сознаются. Я правда так думала. Как в «Спартаке»: «Это был я, это был я». Но больше никто не встал. Помню, миссис Бус и вправду меня похвалила за то, что я встала, – я знала, что похвалит. Но еще, помнится, подумала: ставишь себя под удар, а получается дурацкая шутка. Так вот я познала некую соразмерность мира. Меня правда нельзя было назвать равнодушной. Я осознавала свою необычность; я так чувствовала. Мне это чувство особости не в диковинку. И я с раннего детства чувствовала, что я человек действия – именно такой я себя ощущала. Вот так. То, что я ставлю себя под удар, – это инстинкт. Но это не альтруизм. Тогда я думала: «Что ж, больше я так не сделаю». Но, конечно, делала».