Марион. Мне всегда 13 - Нора Фрейсс

«Зачем ты допытываешься?»

Столкнувшись с безмолвием школьной системы, мы поняли, что должны вести битву за правду. Мы чувствовали себя настолько одинокими, столкнувшись лицом с тайной твоей смерти. Конечно, с нами были наши друзья, семья, учтивые полицейские, а главное – наш адвокат, месье Давид Пере, замечательный человек. Очень осмотрительный, он просто из кожи вон лез, не жалея своего времени, и всегда старался быть рядом.

Но никто, кроме нас, не мог выполнять ту кропотливую работу, которую мы делали, когда расспрашивали тех, кто хотел нам помочь, погружаясь в социальные сети и гоняясь за всеми знаками в твоем деле, день за днем, до самого написания этой книги. Никто не мог встать на место матери и отца, которые хотели разгадать загадку маленькой тринадцатилетней жизни, оборвавшейся слишком рано страшным криком немого самоубийства.

Очень рано я поняла, что мне придется столкнуться со всеобщей враждебностью. Возможно, я параноик, но разве можно не стать им, когда на твоем пути встает густая немота? Суицид сбивает с толку, если его невозможно объяснить. Но ты оставила письмо. Однако самоубийство тревожит еще больше, когда имена виновников указаны тем, кто ушел. Особенно если речь идет о детях.

Как объяснить те реакции, полные ненависти, с которыми нам пришлось столкнуться? В воскресенье мы все гуляли в парке: младшие дети, мои братья и сестра, племянники и племянница… Я внезапно столкнулась с двумя мальчиками из твоего колледжа. Конечно же я спросила: «У вас есть какая-то информация о том, что случилось с Марион? Вы ведь учились с ней в одном классе. Марион изменилась? Есть ли какие-то вещи, которые вы могли бы мне сказать?» Они ответили: «Нет. Нам ее не хватает». Мы немного поболтали.

Внезапно появилась дама. Она поприветствовала нас, а затем агрессивно обратилась ко мне: «Почему ты разговариваешь с детьми?» – «Я хочу знать». – «Зачем тебе знать? Зачем ты хочешь понять?» – «Но как же…» – бормотала я. Она бросила: «Ты не полицейский, чтобы задавать вопросы. Как же так вышло, что твоя дочь тебе ничего не сказала?»

Я взвилась: «О да, конечно! Она сказала мне, что хочет покончить с собой, а я собралась и уехала!» Затем на всякий случай я уточнила: «Конечно, она ничего мне не сказала! Когда твой ребенок возвращается из школы и направляется в свою комнату, ответив, что все в порядке, ты же не следуешь за ним с дальнейшими расспросами. У твоего ребенка все в порядке, у тебя мысли нет о том, что он может покончить с собой!»

Тут слово взял мой младший брат. Он попытался объяснить нашу позицию: «Возможно, так мы сможем помочь другим детям. Это своего рода предотвращение». Он провел параллель с политикой предотвращения несчастных случаев. Смертность на дорогах снизится, если установить лежачих полицейских, радары, дорожные знаки.

Немало людей судачило за моей спиной: «Нора так изменилась. Она задает так много вопросов». Всем уже осточертел мой непрерывный поиск ответов.

Некоторые просто волновались. Никто не знал, что было в твоем деле. Я не имела права разглашать имена, которые ты указала в своем письме, никто не имел права их публиковать. Мне кажется, школьники, причастные к произошедшему, сомневались, действительно ли там есть их имена. В сентябре 2013-го, через полгода после твоей смерти, когда я записывала твою сестру на форум общественных организаций, мама Хлои подождала удобного момента и накинулась на меня: «Моей дочери плохо из-за вас!»

Она даже не принесла соболезнований. Я улыбнулась: «Ну а моя мертва». Она продолжала настаивать: «Ты слышишь, моей дочери плохо!» – «Пусть сходит к психологу». Когда я произнесла эти слова, из-за дерева показалась сама Хлоя. Ее мать объяснила: «Моя дочь хочет знать, есть ли ее имя в письме!» Я смотрела на твою подругу. На твою бывшую подругу. «Хлоя, ты делала плохо Марион?» – «Нет». – «Ты общалась с ней?» – «Нет». – «Что произошло 12 февраля?» – «Я не помню». – «Вы с Марион больше не дружили?»

Она молчала. Я повторила, утвердительным тоном: «Вы с Марион больше не дружили». Она подтвердила: «Нет. Я дружила с Майлис, Юлией, Манон». В общем, с теми, кто досаждал тебе, Марион. Я решила, что пора заканчивать беседу: «Ну хорошо, пускай… Послушай, на глазах у твоей мамы и глядя в глаза мне, ты сказала, что ничего не помнишь, но ты не делала Марион ничего плохого. Чего ты тогда боишься?» Ее мать решила идти дальше: «Да, это так! Послушай, Нора. У тебя нет причин для волнения…» Я добавила: «Все-таки не приближайтесь больше ко мне».

Мать Хлои продолжила преследовать меня: «Моя дочь дала показания. Я хочу знать, что в них». Что она ожидала от меня услышать? «Я не адвокат». Но она вцепилась в меня мертвой хваткой, желая узнать, что же было в досье. Даже если бы я захотела ей сказать, я бы не имела на это права. Я попыталась от нее отделаться: «Пойди в полицию и найми адвоката. У меня у самой нет доступа к досье». Она проронила: «Моя дочь боится тебя».

Это просто поразительно. Ты здесь, в моем сердце, Марион. Я знала, что эта девчонка заставила тебя так страдать, и при этом должна была оставаться спокойной, выслушивая упреки ее матери? «Послушай, это – ее проблемы». – «Люди говорят про тебя, что ты не в себе, что ты слишком агрессивная!» Я уставилась на нее: «Ну что ж! Пускай они продолжают говорить обо мне за спиной!»

Даже сейчас, когда я пишу эти строки, через год после твоей смерти, я спрашиваю себя, как я могла не выходить из себя, слыша подобные слова. Ко мне относились так, будто я была виновата, будто я – преступница, которая нарушает правила, пытаясь узнать причины, заставившие тебя сказать: «Чур, я выхожу из игры!»

Неужели мы не заслуживали хоть немного внимания, терпения, соучастия? Тебя упрекали в том, что ты донесла на своих приятелей. Ты нарушила закон молчания. Но все забыли, что ты расплатилась своей жизнью…

Все в укрытие! Это решение об отступлении поразило меня, когда мне сообщили подробности собрания муниципального совета в марте 2013 года, первого после твоей смерти. Некоторые на совете задавались вопросом, как нас поддержать. Депутат по молодежной политике в нашем городе также является управляющей в твоем колледже. Мы хорошо ладили, я доверяла ей. Однако несколько раз я звонила с просьбой перевести тебя в другой класс – безуспешно.

В тот вечер, на совете, управляющая подняла руку: «Я хотела бы сказать несколько слов о Марион Фрез». И она сказала… Мне даже писать это тяжело, настолько ранила меня ее инициатива. Она официально заявила: «Я просила бы вас не обвинять колледж».

Эти слова до сих пор стоят в моих ушах. Конечно, в колледже я больше не появлялась. Но даже в начальной школе от нас все равно отгораживались. Некоторые просто не знали, как к нам обращаться. Как, например, та дама, что сидела рядом со мной во время танцевального концерта, куда я привела детей. Она пробормотала: «Я даже не знаю, как мне с тобой разговаривать…» Я ответила: «Ты не должна. Ты можешь улыбнуться издалека, помахать рукой, мне этого достаточно». Некоторые не могли подобрать слов, однако выражали сочувствие и были приветливы.