Четыре жизни ивы - Шань Са

Очень скоро нам стало тесно в замкнутом пространстве её лона. Мы яростно боролись, но брат был сильнее. Он выгибался, пихал меня, душил, наступал ногами мне на голову.

И вот наступил день, когда я услышала чей-то далёкий голос, выкрикивавший слова счастья и торжества, и поняла, что брат покинул меня, и ужаснулась своему одиночеству. Печаль и отчаяние овладели моей душой, я не знала, что выбрать — сон или борьбу. Я корчилась, билась головой о нежную стену, отделявшую меня от внешнего мира. Я лишилась сил, не могла дышать, но потом случилось чудо: я глотнула свежего воздуха, увидела свет, почувствовала холод! Меня схватили за пятку и отшлёпали. Холодно! Как холодно! Я издала крик и зашлась в плаче.

Служанки принялись спешно шить для меня одежду. Нас с братом укутали в стёганые шёлковые одеяльца и уложили рядышком на кровати в жарко натопленной комнате. Дверь открылась, к нам приблизились люди.

— Где мой сын Чунь И, Добрый Вестник Весны? — нетерпеливо спросил мужской голос.

— Самый толстый и самый розовый, тот, что кричит во всё горло, господин, — нараспев ответила служанка.

Раздался хор поздравлений. Все восторгались красотой моего братца и радостно смеялись.

— Эта девочка слишком маленькая и тощая, она наверняка не выживет, — произнесла одна из женшин, и её властный дребезжащий голос заставил остальных умолкнуть. — Поспешите дать ей имя, сын мой. И позовите плотника, чтобы сделал гроб.

Я услышала гул голосов, потом прозвучало имя — моё имя: Чунь Нин, Весенний Покой.

Я крепко зажмурилась, нахмурила брови и погрузилась в мир тишины. Время от времени, услышав пронзительные вопли брата, я выплывала из глубин Сумрака и начинала отчаянно плакать. Щёки у меня пылали, голос срывался. Я тщилась перекричать брата, но он упорствовал и надрывался до тех пор, пока я не лишалась сил и могла издавать лишь слабое мяуканье.

Бабушка забрала братца у нашей ослабевшей после родов матери и устроила его в своих покоях. Она нашла внуку крепкую и толстую, как домашняя гусыня, кормилицу. На другой день после водворения Чунь И у бабушки я стала поправляться.

Когда моему брату исполнилось три года, на него надели кафтанчик, лёгкий шлем и усадили на лошадь.

Год спустя бабушка выписала из провинции Сычуань знаменитого учёного мужа, чтобы тот преподавал Чунь И грамоту.

Прошло немного времени, и старая дама отошла в мир иной. На похоронах кто-то взял меня за руку и подтолкнул к маленькому мальчику с насупленным лицом.

— Чунь И, это твоя сестра Чунь Нин, Чунь Нин, это твой брат Чунь И.

Я поклонилась мальчику в траурном одеянии из белого льна. Моя память хранила воспоминание о туго запелёнутом, возмущённо вопящем младенце. За те пять лет, что мы провели в разлуке, мой брат вырос: когда-то у него было крошечное, пунцовое, морщинистое личико, а теперь он перерос меня на целую голову. Военные упражнения пошли братцу на пользу, сделав его руки сильными, а плечи — широкими. У него было надменное пухлощёкое лицо, нос с маленькой горбинкой и дерзкий взгляд. Я улыбнулась, а он вздёрнул верхнюю губу и состроил мне жуткую гримасу. Я испугалась и едва не расплакалась. Братец наблюдал за мной и выглядел очень довольным. Я постаралась сдержать слёзы и снова ему улыбнулась. Он отвернулся.

На следующий день после похорон брата забрали у кормилицы и водворили в комнаты Матушки, но он убежал и отыскал свою толстуху на кухне. Плачущий мальчик укрылся в её объятиях, и они закрылись в чулане, чтобы она могла дать ему грудь. Мой брат лежал у кормилицы на коленях и жадно сосал, прикрыв глаза. Он касался рукой другой её груди, вдыхал аромат кожи и погружался в сладкие грёзы.

Их очень скоро нашли. Управляющий вызвал работавшего на конюшне мужа кормилицы и вручил ему кругленькую сумму денег. Наутро тот собрал вещи и уехал вместе с женой. Чунь И обнаружил исчезновение кормилицы и совершенно обезумел. Втайне от всех он обшарил конюшни, кухню, амбары, залез через окно в запертые на висячий замок ледники. Он отдёргивал пологи альковов, перетряхивал подушки, обежал сады. Не желая поверить в исчезновение любимой няньки, братец поклялся отыскать её, даже если она стала цветком, тенью, туманом. Ему повсюду чудился запах кормилицы. Он вынюхивал её, как взбесившийся пёс, а по ночам его одолевала печаль.

К счастью, Небеса милосердны: со временем наваждение рассеялось. Мой брат нашёл новую забаву.

Ему позволили выходить из дома в сопровождении слуг. Они пускали лошадей галопом и летели с горы по извилистой дороге.

Внизу до самого горизонта расстилались пастбища, а замок напоминал орла, обозревающего свои владения с вершины скалы. Всадники мчались навстречу ветру, и земля дрожала под копытами их лошадей. Степь кидалась в лицо моему брату, впечатывалась ему в грудь. Иногда к кавалькаде подъезжали люди в засаленной одежде. Они спрыгивали на землю и низко кланялись брату, называя его молодым господином. Он опасливо косился на странных дикарей.

Однажды управляющий сказал ему, обведя рукой вкруг себя:

— Эти горы, эти земли, эти стада принадлежат вам, молодой господин. А эти люди — ваши крепостные.

Мой брат посмотрел на горы, перевёл взгляд на степь, где ветер пропахал широкую борозду, и кашлянул. Он хотел произнести что-нибудь торжественное, но ничего не придумал. Неожиданно над головами раздался шум крыльев — по небу летел журавль.

— И белый журавль — мой! — весело воскликнул братец и кинулся в погоню.

После смерти бабушки он чувствовал себя сиротой и не мог совладать с застенчивостью, когда его приводили к Матушке. Бабушка всегда ходила в простых тёмно-синих одеяниях, а наша мать любила шёлк и парчу. Её гладкие чёрные волосы были смазаны маслом коричного дерева, собраны в высокий пучок и заколоты булавкой в виде птицы феникса жемчужиной в клюве. Братец смотрел на неё, разинув рот, и никого и ничего не слышал. Матушка вздыхала и удалялась, оставляя потрясённого сына во власти смутной печали. Если она пребывала в добром расположении духа, то сажала мальчика рядом с собой и спрашивала, чем его угостить, какую игрушку подарить, интересовалась успехами в учёбе. Брат заливался краской и замирал, когда она гладила его по голове рукой в тяжёлых перстнях.

Бабушка ни разу не снизошла до разговора со мной, но внуку успела внушить гордость за то, что он мужчина и наследник. Я чувствовала презрение братца, но знала, что он втайне за мной наблюдает. Ему казалась постыдной утренняя церемония, когда нянька и две служанки помогали мне встать с постели, умыться, причесаться и одеться. Когда он к вечеру возвращался после верховой прогулки, весь в поту и пыли, я выходила навстречу, чтобы заговорить с ним, радуясь новой встрече. Но я была для него неженкой, которая прячется от солнца и ветра, и он не удостаивал меня ни словом, но смотрел так свирепо, что я ни разу не решилась подойти к нему ближе чем на пять шагов.

Мне было нетрудно отыграться за унижение. Чунь И робел перед нашей матерью, а я обожала сидеть у неё на коленях, сминая шёлк юбок, играть с её украшениями, вдыхать аромат её духов. Моя живость раздражала брата, он чувствовал себя выставленным на посмешище.