Штауффенберг. Герой операции "Валькирия" - Жан Луи Тьерио

В заключение Саломон констатирует: «В нас жила одна уверенность в том, что этот мир, при рождении которого я присутствовал и который я не принял и не одобрил, должен был неизбежно и окончательно рухнуть и больше никогда не появляться на свет».

Пусть личный опыт юного Клауса бы значительно менее жестоким, чем опыт автора книги «Проклятые», но он смутно все это ощущал на себе. Неудовлетворенность пожертвованного поколения так и сочилась отовсюду. Он видел офицеров, обманутых в их геройских поступках и ставших теперь безработными, высокопоставленных государственных служащих, изгнанных из их кабинетов, и потрясенных развитием событий родителей. Он принадлежал к семейству, которое служило королям и императорам, которое всегда считало, что дворянское достоинство предполагало службу и славу. Это, совершенно очевидно, и считалось властью. Она должна была принадлежать людям, которых провидение сделало своими избранниками. А тут на его глазах Германия разваливалась. В 1919 году социалист Эберт был избран президентом республики. Бывший портной сел в кресло, в котором сидели Гогенштауфены, Габсбурги, Гогенцоллерны. Это было немыслимо! А какая-то работница стала первой дамой республики. Это не укладывалось в голове. Альфред фон Штауффенберг не скрывал своего отчаяния: «Нынешнее правительство — это сборище проходимцев. На государственной службе нет больше ни одного достойного человека». А Клаус сказал своей матери: «Мне бы хотелось поскорее оказаться в вечности рядом с Богом. Мы живем в такое ужасное время». Ему было всего двенадцать лет. Для того чтобы понять его последующую жизнь, не стоит забывать, что он пережил в 1918 и 1919 годах.

Жизнь, в конце концов, продолжилась. Несмотря на беспорядки в Баварии, где случился путч Каппа, режим начал постепенно стабилизироваться. 19 августа была провозглашена Веймарская республика. Разношерстная коалиция социалистов-реформаторов из СПГ, либералов и католиков-центристов худо-бедно руководила государственными делами. Нестабильность правительства стала нормой. Парламент регулярно распускался. Однако временное большинство в нем позволяло государственным делам кое-как идти своим ходом.

Самым главным событием был навязанный союзниками Версальский договор, знаменитый «диктат». Базируясь на идеализме Вильсона, желании обеспечить экономическое господство Великобритании и стремлении Франции заставить побежденного заплатить за пролитую кровь, западные переговорщики не знали пощады. Все кружилось вокруг статьи 232 договора, которая определяла Германию единственным виновником войны. Это было определением ответственности за разжигание войны, и эта тема постоянно присутствовала в политической жизни за Рейном. Это и определило суровость условий заключения мира: выплату огромной контрибуции, размер которой должен был быть определен позднее, возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии, возвращение Бельгии округов Эйпен и Мальмеди, передача управления Саарским районом на 15 лет Лиге Наций, оккупацию левого берега Рейна в течение 15 лет, передачу Польше округа Познань, Восточной Пруссии и Данцигского коридора, что разрывало территорию рейха, проведение плебисцита для определения статуса земель Шлезвиг и Верхней Силезии. Рейхсверу запрещалось иметь в своем составе более 100 000 человек, танки, самолеты и подводные лодки, то есть армия должна быть совершенно небоеспособной. Эти положения, усиленные дезорганизацией, волнениями гражданского населения и тяжестью репараций — 5 миллиардов золотых марок надо было выплатить только в 1920 и 1921 годах, — неизбежно привели страну к глубочайшему экономическому кризису. Марка обесценивалась с каждым днем. В июле 1922 года один доллар стоил 450 марок, а в декабре уже 8000 марок. Но самое худшее было еще впереди. Обнищание затронуло все слои общества, за исключением крупной буржуазии, которая воспользовалась инфляцией, чтобы нажиться на своих инвестициях. В период брожения умов этот класс, столь великолепно описанный Вики Баум в романе «Гранд-отель», начал становиться объектом всеобщего неприятия и недовольства. Это было время осуждения спекулянтов.

Как ни покажется странным, но семейство Штауффенберг, казалось, не сильно страдало от кризиса. Почти все их богатство составляла земля, и это обеспечило им относительную защиту. Даже в самые трудные времена людям надо что-то есть. Гораздо больше они страдали от оскорбления, нанесенного национальному самолюбию. В сентябре 1919 года семья вернулась в Штутгарт. Альфред стал председателем фонда по управлению имуществом королевской семьи Вюртембергов. Этот пост он занимал до выхода на пенсию в 1928 году. Он с семьей поселился в просторной квартире в доме 18 по улице Егерштрассе, в некотором отдалении от центра города, вдали от его беспорядков и волнений.

В письмах и записках Каролины довольно мало упоминаний об экономическом кризисе, хотя он был основным предметом заботы юной Веймарской республики. Детей, казалось, вообще не интересовала эта тема. Только Клаус один раз коснулся ее в 1920 году в детском журнале, который он решил основать совместно с братьями. Журнал назвали «Гермес», он, естественно, выдержал только первый номер. Написанная им статья была посвящена теме «Безработица — главная опасность процветанию немецкой нации». Вот и все, совсем немного. Экономика наводила на них скуку.

Куда больше их интересовали интеллектуальные приключения. Сразу же после окончания уроков в лицее Эберхард-Людвиг, где они учились на «отлично», дети искали спасение в книгах. Квартира на Егерштрассе и замок Лаутлинген были похожи на жужжащий рой, где читали книги, строили планы, размышляли, декларировали стихи. Младший по возрасту, Клаус принимал активное участие во всех разговорах. На этом кипении мыслей стоит остановиться более подробно, поскольку это позволяет понять мировоззрение членов семьи Штауффенберг.

Каждый из них положил свой камень в фундамент семейного здания. Дули находилась в постоянной переписке с Райнером Марией Рильке. В служении этому немецкому певцу, прославлявшему искусство ради искусства, глубоко спиритическому, полностью ушедшему в себя, далекому от компромиссов в действии, Каролина создала вокруг себя некий мирок, где только слово становится поступком. Когда люди воспевают то, что «свершиться сможешь ты лишь в людях, в ангелах, в мадоннах»[13], когда они отказываются от поступков, от взаимности в пользу лишь одних внутренних мечтаний, считая, что «любимой быть — в огне сгорать. Любить — навеки пламя излучать […]. Любимой быть — смиренно умереть. Любить — жить вечно и гореть»[14], это есть определенный прием отказа от мира и означает, что люди желают полностью предаться мечтаниям и уйти в иные миры.

Александр, Бертольд и Клаус, каждый на свой манер, примкнули к этой литературной аполитичности, свободной от установившихся догм и идеологических взглядов. Александр отошел от католической веры. Он предпочел довольно расплывчатый пантеизм единению в великом всем. Начиная с 1923 года он перестал причащаться, потому что больше уже не верил в реальное присутствие Господа. Бертольд присоединился к нему в чистом агностицизме, оставаясь в восхищении от движений души, рейнских мистиков, учителя Эккерта или святого Франциска Ассизского. Все увлекались немецким романтизмом, Хелдерлином, Новалисом, Хайнрихом фон Клейстом… Этих авторов объединяло то, что они проповедовали мечтательность, музыку, поэзию. Новалис считал, что «поэзия — это свидетельство и поступок». Жан Поль[15]был явно очарован магией звуков, когда писал: «О, музыка, эхо из другого мира, вздох ангела, который находится внутри нас, когда слово теряет свою силу, только ты являешься нашим голосом, которым люди зовут нас из своих застенков, только ты можешь покончить с их одиночеством и объединить все вздохи, которые они испускают в изоляции». Тем не менее надо помнить о том, что при этом сей романтизм исповедовал национализм, а это было тем более опасно, что он пропагандировался известными авторами. Достаточно лишь перечесть последние поэмы Хелдерлина. Направление мысли понять легко.