1928 год: ликвидировать ликвидаторов - Августин Ангелов

только других руководителей ОГПУ, но и всех главных партийных лидеров и советских военачальников.

И, главное, именно он организовал всю первую волну печально знаменитых сталинских репрессий. Когда его самого арестовали в 1937-м, дело вел лично Ежов, который обвинял Ягоду не только в троцкистско-зиновьевском заговоре и в подготовке к государственному перевороту, а также в шпионской работе на Германию, но еще в отравлении Менжинского и Горького, в подготовке убийств Сталина и Ежова, в причастности к убийству Кирова. Хотя и неизвестно, Ягода на самом деле был ко всему этому причастен, или же просто все подписал под пытками. Вроде бы, он только в шпионаже признаваться никак не хотел, а за все остальное просил помиловать. Но, расстреляют его, разумеется. Только нельзя мне допустить теперь всех тех зверств, которые совершались по приказу этого бесчеловечного существа. Кто там под Ягоду копал? Какой-то Трилиссер? Вот и надо будет найти этого доброго человека, чтобы привлечь его к соответствующему расследованию. И как можно скорее.

Глава 5

— А теперь хорошо бы пригласить Трилиссера, — произнес я внутри черепа Менжинского.

Вячеслав отложил очередную иностранную газету и замер, прислушиваясь к самому себе. А я повторил свое пожелание. Тогда Менжинский потер виски и все-таки ответил:

— Это еще зачем? Какое отношение Трилиссер может иметь к моему здоровью? Или, ты, шизофрения, уже и в другие мои дела вмешиваться собираешься, которые к инстинкту самосохранения отношения не имеют?

— Товарищ Трилиссер имеет самое прямое отношение к сохранению твоего здоровья. Ну и моего, конечно, раз я теперь вместе с тобой поселился в одной черепной коробке на двоих. Потому что Трилиссер не любит Ягоду. А Ягода, как раз, здоровью нашему очень сильно навредить может.

— Что за чушь! Ягоду я почти никогда не ем. А если и ем, то только летом и очень редко, — возмутился Менжинский.

Пришлось объяснять:

— А я не про ту ягоду, которую едят, а про того человека с такой фамилией, который только что делал доклад.

— И чем тебе не угодил Генрих? — спросил удивленный Вячеслав.

— Тем, что он скоро начнет травить нас с тобой, если уже не начал, — сказал я. И добавил:

— Кстати, вот эти полосатые обои в кабинете, которые наклеили в прошлом году, уже вполне могут быть отравлены клеем с ртутью с его подачи. Ягода же тебя ненавидит. Вот и хочет извести, чтобы самому занять начальственную должность.

Менжинский вновь потер виски и сказал:

— Глупости. Генрих отличный исполнитель. А вот аналитическую работу он не потянет. Интеллекта и уровня образования ему не хватит. И он сам отлично знает об этом.

— Вот в этой недооценке и состоит ошибка! Очень часто всякие неумехи и недотепы думают, что все знают и делают лучше всех. И Генрих Ягода из таких. Он очень самонадеян и амбициозен. И мечтает только о том, как бы занять вот этот самый кабинет, — возразил я.

— Откуда только ты все это знаешь про Генриха? Похоже, ты не только моя шизофрения, а еще и паранойя, — сказал Менжинский, продолжая тереть виски, словно бы пытаясь избавиться от моего навязчивого голоса, звучащего в его голове.

А я вовсе не собирался успокаиваться. Потому проговорил еще более напористо:

— Одно другому не мешает. Немного паранойи нам с тобой не повредит. А то расслабился, понимаешь ли, божья коровка. Доверился всяким проходимцам, вроде этого Ягоды, вот бдительность и утратил. Меры нужно принимать немедленно, чтобы выжить! Тут аппаратная борьба не на жизнь, а насмерть идет!

Менжинский совсем растерялся. Он даже снял очки, чтобы они не мешали ему усиленно тереть виски. Но, это никак не помогало избавиться от меня. Поняв это, он мысленно спросил:

— Неужели все так серьезно?

— Слишком даже серьезно, — подтвердил я.

Вячеслав, вроде бы, снова смирился на какое-то время с моим существованием в своей голове, даже заинтересовался предложением:

— И что я могу предъявить Ягоде? Генрих же человек с отличной партийной репутацией. Он пользуется покровительством самого Иосифа Виссарионовича, выполняет секретные поручения вождя партии. Потому, чтобы Ягоду в чем-то обвинять, нужны железные доказательства.

— Вот поэтому товарищ Сталин обязательно должен узнать, что Ягода соврал в анкете, — произнес я.

— Как соврал? — удивился Менжинский.

— Очень просто. Нагло прибавил себе десять лет партийного стажа, — объяснил я.

— И что? Это можно как-то подтвердить документально? — спросил Вячеслав.

Я заверил его:

— Можно. Для этого нам и нужен товарищ Трилиссер. Ему необходимо немедленно поручить собрать компромат на Ягоду. И Трилиссер найдет доказательства. Обязательно найдет. Я знаю.

— Не понимаю, откуда ты, шизофрения, все это берешь? Как ты можешь заранее знать? Или у тебя еще и пророческий дар имеется? — спросил Менжинский.

— Ну, можно и так сказать, — ответил я загадочно.

— Ладно, сейчас позову Трилиссера, — сдался Вячеслав. Подняв трубку раритетного угловатого телефона, впрочем, здесь других пока и не имелось, Менжинский вежливо попросил телефонистку:

— Пожалуйста, соедините меня с Михаилом Александровичем Москвиным.

— Соединяю, — проговорил женский голос. И тотчас на другом конце провода ответили:

— Москвин у аппарата.

— Здравствуйте! Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет? — я уже заметил, что Менжинский в общении с сотрудниками был подчеркнуто вежлив.

— Здравствуйте Вячеслав Рудольфович! Подойду минут через пять, — не менее вежливо проговорил собеседник.

Ожидая этого ценного сотрудника, который, как и многие в руководстве Советского Союза тех лет, вместо настоящих своих фамилии, имени и отчества пользовался в общении партийным псевдонимом, Менжинский протирал свои очки носовым платком, а я в этот момент просматривал воспоминания Вячеслава, связанные с этим Трилиссером-Москвиным, который тоже занимал в ОГПУ совсем даже немаленькую должность второго зампреда. То есть, если смотреть по подчиненности, это был третий важный начальник конторы после самого Менжинского и Ягоды.

И Вячеслав, конечно, знал про Меера Абрамовича Трилиссера много чего. Отец его был сапожником в Астрахани. Многодетная еврейская семья Трилиссеров считалась весьма небогатой, тем не менее, нашлись средства, чтобы Меер окончил реальное училище. В возрасте семнадцати лет он вместе со старшим братом переехал в Одессу, надеясь поступить там на учебу в университет. Но, сходу это не получилось, экзамены Меер провалил. После этой неудачи он примкнул к революционерам, вступив в Российскую Социал-Демократическую Рабочую Партию. Вскоре за участие в молодежных сходках он был отослан из Одессы обратно в