Тайная история капитализма. Почему мы бедные, несчастные и больные - Ха-Джун Чанг

ВВП в развивающихся странах ежегодно прирастал на 3 %[30]. Как однажды указал мой достопочтенный коллега Аджит Сингх (Ajit Singh), это был период «Промышленной революции Третьего мира»[31]. Такой прирост является огромным достижением, по сравнению с тем, что они имели при свободе торговли в «империалистическую эпоху» (см. выше) и выгодно отличается от 1–1,5 %, которые имели богатые страны во времена [своей] Промышленной революции XIX-го века. Этот результат так и остаётся непревзойдённым. С 1980-х годов, после принятия ими неолиберальной политики, их скорость прироста [ВВП] составляла около половины той скорости, которую они видели в 1960-е и 1970-е годы (1,7 %). Прирост замедлился и в богатых странах тоже, но замедление было менее выражено (с 3,2 % до 2,1 %), не в последнюю очередь из-за того, что они не вводили неолиберальную политику до такой же степени, как развивающиеся страны. Средний прирост развивающихся стран будет ещё ниже, если мы исключим из расчётов Китай и Индию. Эти две страны, на которые приходилось 12 % всего дохода развивающихся стран в 1980 году и 30 % в 2000 году, пока что отказываются надевать «Золотую смирительную рубашку» Томаса Фридмана[32].

Падение роста было особенно заметно в Латинской Америке и Африке, где неолиберальные программы были осуществлены более полно, по сравнению с Азией. В 1960-е и 1970-е годы, среднедушевой ВВП в Латинской Америке прирастал по 3,1 % в год, слегка быстрее, чем по развивающимся странам в среднем. Бразилия в особенности, росла почти так же быстро, как страны Восточно-Азиатского «экономического чуда». С 1980-х годов, когда континент принял неолиберализм, Латинская Америка росла со скоростью составляющей менее одной трети от «проклятого прошлого». Даже если мы сбросим со счетов 1980-е годы, как десятилетие адаптации и выведем его из уравнения, подушевой ВВП в регионе в 1990-е годы рос практически с половинной скоростью от «проклятого прошлого» (1,7 % против 3,1 %). В период с 2000 по 2005 годы дела у региона обстояли ещё хуже; по существу он не развивался, подушевой ВВП прирастал только по 0,6 % в год[33]. Что до Африки, её подушевой ВВП прирастал относительно медленно даже в 1960-е и 1970-е годы (1–2 % в год). Но с 1980-х годов, регион испытал обвал в уровне жизни. Этот результат является обвинительным приговором неолиберальной ортодоксии, потому что экономики большинства африканских стран последние четверть века практически [вручную] управлялись МВФ и Всемирным банком.

Низкие показатели роста при неолиберальной глобализации с 1980-х годов особенно позорны. Ускоряющийся рост, если потребуется даже ценой увеличения неравенства и, возможно, даже численности бедных, был объявлен целью неолиберальной реформы. Нам постоянно говорили, что сначала нужно «создать больше богатства», до того как мы сможем перераспределять его более широко, и что неолиберализм как раз рецепт для этого. В результате неолиберальной политики, неравенство в доходах увеличилось в большинстве стран, как и предсказывалось, но рост, на самом деле, значительно затормозился[34].

Более того, за время неолиберального господства, экономическая нестабильность отчётливо возросла. С 1980-х годов, мир, особенно мир развивающийся, видел все более частые и крупномасштабные финансовые кризисы. Другими словами, неолиберальная глобализация не смогла обеспечить ничего из обещанного по всем фронтам экономической жизни – роста, равенства и стабильности. Несмотря на это, нам постоянно твердят, как неолиберальная глобализация принесла беспримерную пользу.

Искажение фактов в официальной истории глобализации также очевидны и на уровне отдельных стран. Вопреки тому, во что хочет заставить нас поверить ортодоксия, практически все успешные развивающиеся страны со времён Второй мировой войны, первоначально достигли успеха при помощи мер защиты национальных интересов, протекционизма, субсидирования и других мер государственного вмешательства.

Я уже довольно подробно описал в Прологе, как обстояло дело в моей родной Корее, но другие страны «экономического чуда» из Восточной Азии тоже преуспели, применив стратегический подход к интеграции с мировой экономикой. Тайвань воспользовался стратегией, которая была очень схожа с корейской, хотя на Тайване госпредприятия были распространены более широко, и при этом условия для иностранных инвесторов были несколько мягче, чем в Корее. Сингапур имел свободную торговлю и широко опирался на иностранные инвестиции, но даже и при этих условиях, он не вписывался в либеральный идеал в других отношениях. Хотя он и приветствовал иностранные инвестиции, он прибегал к значительному субсидированию для того, чтобы привлечь транснациональные корпорации в отрасли, которые он считал стратегическими, особенно в форме государственных инвестиций в инфраструктуру и образование, нацеленное на определённые [научные] дициплины. Более того, Сингапур имеет один из крупнейших в мире государственный сектор, в состав которого входит Совет по Жилищному Развитию, который предоставляет 85 % всего жилья (почти вся земля принадлежит государству).

Гонконг является исключением, которое подтверждает правило. Он разбогател имея свободную торговлю и промышленную политику laissez-faire [невмешательства]. Но он никогда не был независимым государством (даже городом-государством как Сингапур), а только городом в рамках большего образования. До 1997 года, он был британской колонией, работая как платформа для британских торговых и финансовых интересов в Азии. Сегодня, он является финансовым центром экономики Китая. В силу этих обстоятельств для Гонконга менее необходимо иметь независимую промышленную базу, но и при всём при этом, до середины 1980-х годов, когда Гонконг начал своё присоединение к Китаю, он производил продукции обрабатывающей промышленности на душу населения вдвое больше чем Корея. Но даже Гонконг не был полностью экономикой свободного рынка. Немаловажно также, что вся земля принадлежала государству для того, чтобы контролировать жилищный вопрос.

Более недавние успехи Китая и всёвозрастающие успехи Индии, также являются примером, который демонстрирует важность стратегической, а не безусловной интеграции с мировой экономикой, основываясь на видении национальных интересов и их защиты. Подобно Соединённым Штатам в середине XIX-го столетия или Японии и Корее в середине XX-го, Китай прибегал к высоким тарифам, чтобы выстроить свою промышленную базу. Вплоть до середины 1990-х годов средний китайский таможенный тариф превышал 30 %.

Нужно признать, что он был более дружелюбен в отношении иностранных инвестиций, нежели Япония или Корея. Но всё равно, он ввёл потолок доли иностранного владения и требования по локализации (требования, чтобы иностранные фирмы приобретали как минимум определённую долю своих сырья и материалов у местных поставщиков).

Сторонники глобализации часто приписывают недавний экономический успех Индии торговой и финансовой либерализации в начале 1990-х годов. Как показывают некоторые недавние исследования, ускорение в росте Индии, на самом деле началось в 1980-е годы, что опровергает простую присказку «большая открытость – быстрее рост»[35]. Больше того, даже после торговой либерализации начала 1990-х, средние таможенные тарифы в Индии оставались на уровне свыше 30 % (они и сегодня остаются на уровне 25 %). Индийский протекционизм определённо был чрезмерным в некоторых сферах до 1990-х. Но это не означает, что Индия была бы более успешной, если бы она приняла свободу торговли в момент обретения независимости в 1947 году. Индия также налагала жёсткие ограничения на прямые иностранные инвестиции – ограничения по допуску, ограничения владения и различные требования к функционированию (к примеру требования по локализации).

Единственная страна, которая, по-видимому, преуспела в послевоенный период глобализации, пользуясь неолиберальной стратегией – это Чили. Действительно, Чили приняла её раньше всех, включая США и Британию, после coup d’état [государственного переворота] генерала Аугусто Пиночета (Augusto Pinochet) 1973-го года. С тех пор [экономика] Чили неплохо росла – хотя совсем не так быстро, как страны «экономического чуда» из Восточной Азии[36]. И Чили постоянно приводится как пример успеха неолиберализма. Хорошие показатели роста невозможно отрицать. Но даже чилийская история [на самом деле] более сложна, чем то, что ней рассказывает ортодоксия.

Ранние эксперименты Чили с неолиберализмом, под руководством так называемых «чикагских мальчиков» (группы чилийских экономистов, обученных в Университете Чикаго, одном из центров неолиберальной экономики), были катастрофой. Они окончились ужасным финансовым крахом в 1982 году, из которого пришлось выходить национализировав весь банковский сектор. Из-за этого краха Чили восстановила допиночетовский уровень [подушевого] дохода только в конце 1980-х[37]. И только, когда в результате краха чилийский неолиберализм стал более прагматичным, Чили начала чувствовать себя хорошо. К примеру, государство предоставляло