Изгои - Эльмира Нетесова

Ты и без того не пропадешь! — ободрила Катька и, пересчитав деньги, сложила их, спрятала под печку.

На всяк случай! Когда никого с нас дома не будет, чтоб не сперли! Дошло?

Зинка согласно кивнула.

Вскоре они решили промышлять вместе. На окраинном захолустном рынке Катька воровала жратву, а Зинка побиралась, собирала бутылки, ругаясь за каждую с уборщицами, сторожами, старухами и детворой. Один раз ей крупно повезло.

Обшаривая мусорные контейнеры ранним утром, выволокла громадный узел. Когда развязала, чуть не заплакала от радости — детское барахлишко. Как раз на нее с Катькой. Чего ж тут только не было! Пальто и платья, туфли и сапожки, даже нижнее белье, а уж кофт, юбок — прорва. Девчонки ликовали и примеряли тряпки весь вечер. В их глазах было столько счастья и радости, словно им обеим в одночасье разрешили вернуться в семьи.

Послушай, а почему все это выбросили на помойку? Не с добра такое! Наверно, носить стало некому? — спохватилась Зинка.

Да может взрослые бомжи сделали налет. Сгребли подряд, а когда глянули, детское откинули. Хотя такое не выбросили б. За бутылку могли загнать. За целый ящик… Ну и ладно! Нам досталось! Мы не украли! Можем носить! — отмахнулась Катька.

А через время пошла Зинка на кладбище, наступила Пасха. В эти дни на всех погостах щедро раздавали милостыню и угощенье. Не хотелось терять и эту возможность. Девчонка взяла с собою две большие сумки, позвала Голдберга и шла, предвкушая, сколько вкусных вещей принесет она домой сегодня.

Ей и впрямь повезло с самого утра.

Катька решила обойти торговые ряды, где шла бойкая праздничная торговля.

Встретились девчонки поздним вечером дома. Стол был завален куличами, крашенными яйцами, колбасами всех сортов, конфетами и яблоками. Еды надолго хватило б. У Зинки карманы едва вместили милостыню и готовы были оторваться от платья, не выдержав тяжести. Казалось, более удачливого дня не было давно, но… Обе сидели хмурые, насупленные.

Почему-то не хотелось говорить. Даже Голдберг влез под стол и не высовывался наружу, стараясь не вызывать раздражения.

Я сегодня соседку увидела. Ну, баба такая! Она на одной лестничной площадке с нами жила. И теперь там дышит. Увидела меня, узнала, обрадовалась. Давай расспрашивать, как живу, про отца говорила, — призналась Катька.

Ты сказала ей, что бомжуешь? — ахнула Зинка тихо.

Как бы не так! Я рожу кверху задрала! И лапшу на уши бабе намотала. Спиздела, что меня хорошие люди к себе в дочки взяли. У них нет своих детей. Меня как родную держат. Даже свою комнатуху имею. Игрушек накупили, одежды всякой, а уж жратвы всегда полно. Любой! И никто не выгоняет из дома, наоборот, когда выхожу гулять, зовут меня, чтоб не простыла или поесть, посмотреть мультики по телеку. А на Новый год купили торт больше меня ростом и всяких конфет сумку. На ночь сказки рассказывают и желают спокойной ночи…

И она поверила? — удивилась Зинка.

Эта соседка мамкиной подругой была, пока та не скурвилась. И с отцом никогда не ругалась. Не знаю, поверила иль нет, только глаза у ней печальные сделались. Поцеловала в щеку и сказала: «Ох, и давно ты не мылась, Катюша! У меня нет тортов и конфет, но если захочешь искупаться, приходи. У тебя вши по шее, не только по волосам, ползают. Несчастная ты моя! Вон и отец твой в психушку угодил со своими запоями. Уже полгода его лечат. Поначалу сбегал, его снова забирали. Теперь уж надежно за него взялись. Все его бабы поняли, что после больницы он их разгонит и разбежались сами, загодя… Ключи от квартиры вашей в милиции держат. Их отцу отдадут, когда целиком вылечится. Может, и ты к нему воротишься. Как не хорошо у чужих, — а свой отец — он все же родной. Надо уметь прощать друг друга. Не все в этой жизни зависит от сытого пуза. Может и попостнее кусок в своем доме, но он родными руками даден, всегда впрок пойдет. Оно, глядишь, мать одумается. Домой воротится. Годы свое возьмут. Не все молодой будет. Ведь вот какая у вас семья была: красивая, дружная, всем на зависть! И как кто сглазил! Вот если б кто из вас троих сходил бы в храм, попросил бы у Богоматери и Господа воротить былое, дал бы Господь это счастье, вернул бы вас друг другу…».

И ты послушалась ее? — дрогнул голос Зинки.

Нет! Я отвыкла от них. И никому не верю! Теперь уж никто мне не нужен. А детство ушло, я его так и не увидела. Наверно проспала, когда тут вот, в холодной избе коченела. Ты про собаку не забываешь, кормишь. В морозы на улицу не пускаешь. Меня позабыли, будто я хуже псины. А значит, нет у них сердца. Пропили иль застудили его вовсе. Стоит ли вертать? И почем знаю, может они опять разбегутся, а мне снова надо уходить на улицу? Нет! Пусть все останется как есть! Зачем Богу надоедать и просить про пустое. Да и мое сердце не болит за них, — вздыхала Катька, поняв, чего испугалась Зинаида.

Я бы тоже не вернулась! Из-за Голдберга! А еще не схотела б тебя одну оставить. Вдвух лучше. Правда?

А я сегодня до жутиков напугалась! — вытаращила глаза Зинка и рассказала: — Прихожу я на кладбище и как всегда к тем могилам, где людей много. Ну, от одной кучки к другой. Кто жратву дает, просят помянуть, другие — деньги. Никто не ругается, не гонит. И я от могилы к могиле. Народу на погосте нынче как грязи. Все приперлись к своим мертвякам. Причина появилась: выпить на помин. Одна старуха так набралась на могиле своего старика, что кверху жопой так и уснула. А рядом — две бабы своего поминали, да так ужрались, что все перезабыли, даже где они — не помнили. И какие песни пели, небось, покойники краснели, а потом вовсе вкруг могилы плясать стали. Во веселуха! Покойник, небось, перед своими соседями стыдился. Зато бабье душу отвело. Аж три бутылки вина выжрали. Всю могилу в объедках оставили. Чего там только не было! От вареной картохи и селедки до сыра с сапом. С десяток крашеных яиц ногами подавили. И ни одного кулича. Алкашки! Но мне много чего дали. Даже денег. Целую десятку. Просили ихнего покойника помянуть. Я не отказала. А чуть подальше мужик свою бабу поминал. С памятником чокался. Поначалу тосты говорил, пил, закусывал. Потом что-то не поделил с мертвой, видать перелил ей лишку. Да как пошел ее полоскать. За двадцать пять лет все грехи наружу выволок: «Зачем с соседом Яшкой закрывалась на Новый год? Говоришь, что ничего промеж вами не стряслось? Так и поверил тебе, сука!». Бил он памятник, плевал на могилу, даже ногами топтал. И все матом поливал жену. Зачем такие приходят на кладбище?

Водка погубила! — ответила Катька.

Там, знаешь, даже бомжи были. И тоже своих поминали. Тихо, без шума.

А почем узнала, что бомжи?

Люди, что вокруг были, сказали. Да и видела, как они с могил поминальное забирали. Отнимали у мертвяков, что им живая родня оставила: и водку, и закусь, — все подчистую мели. После них даже птицам клевать было нечего.

Голодали долго, — заметила Катька

А еще одна кучка поминала своего корефана. С самого утра они на кладбище приволоклись Знаешь, аж целую сумку водки притащили и все выпили. Какие анекдоты рассказывали! Даже Голдберг не выдержал, лаять на них стал. Ну и что? Им до задницы. Они за ограду вышли и на соседнюю, даже не поверишь, середь белого дня ссали без стыда, — округлились глаза Зинки. Она продолжила: — Сторож их совестить захотел, они к нему драться полезли. По-настоящему. И бабы ихние тоже перепились вовсе. Частушки про Семеновну пели: Эй, Семеновна! Баба русская: Жопа толстая, А юбка узкая.