Ричард де Амальфи - Гай Юлий Орловский

Итак, ближе всех к моим владениям земли сэра Гуинга, барона де Амило, прозванного Одноглазым, и сэра де Трюфеля, прозванного Кабаном. Эти земли охватили с двух сторон деревню Куманг, а сэр Одноглазый еще и прижал сельчан моих Больших Сверчков, буквально отрезав у них все пахотные земли. Дальше Горелые Пни, с ними граничат земли волшебницы Клаудии… с этой я уже знаком, знаком… но у нее земель еще меньше, чем у меня, впрочем, зачем волшебнице земли?

Пока я всматривался в карту, они тоже рассматривали, переглядывались, отходили в сторону, огибали стол и смотрели с другой стороны.

Я хлопнул в ладоши, в дверь заглянул страж.

– Пусть подадут вина, – велел я. – Только некрепкого!..

Зигфрид просиял, Гунтер не повел и бровью. Появилась Леция, смазливая, молоденькая девчонка, удивительно похожа на Гунтера: глаза тоже как маслины, в длинную золотую косу заплетена голубая лента, обеими руками несла перед собой глиняный кувшин.

Я кивком указал на полку с золотыми и серебряными кубками. Леция быстро расставила их на втором столике и благоразумно исчезла: негоже молодой незамужней девушке долго находиться с мужчинами.

Да еще в то время, когда наливают вино в кубки.

Зигфрид осушил подряд два, Гунтер – половину своей чаши, я не пил, рассматривал карту.

Тудор по прозвищу Глиняный Берег – со стороны села Большие Таганцы, а последний из соседей, барон де Пусе по прозвищу Крыса – со стороны Больших Печенегов. У всех, за исключением Клаудии, земель не просто больше, а неизмеримо больше. Только у Кабана двадцать деревень, а он выглядит нищим рядом с Тудором, его деревни обозначены точками, карта в части его владений выглядит, как засиженная мухами.

Одинаковой коричневой краской обозначены и реки, и скалы, даже лес и рощи тоже все в сепии, пороть таких картографов, нет условных значков для низин и возвышенностей, а здесь, как я сам видел, иногда дорога задирается к облакам.

Гунтер зашел сбоку, всмотрелся, неуверенно ткнул пальцем.

– Вроде бы это ваш замок, ваша милость… Да, это он. Вот и трещина, через которую мост.

– Какой мост? – возразил Зигфрид. – Это река!

– А почему прямая?

– Как нарисовано, так и течет.

Они посмотрели на меня, я проворчал раздраженно:

– Художники здесь… Перевешать бы.

Зигфрид с неодобрением покачал головой, Гунтер хмыкнул:

– Перевешали! Или сожгли.

– За что?

– За неблагочестие. Художники, они, простите, ваша милость, еретики. Или богохульники. Так что карту пришлось рисовать истинно верующему.

– Понятно, – пробормотал я. – Эх, ради хороших карт можно бы стерпеть и неблагочестие. Свободомыслие в определенных пределах рекомендуется компетентными органами даже поощрять. Человек должен себя чувствовать свободным не только по команде «Вольно!» Ладно, так где же границы моих владений?

Гунтер склонился над картой, всматривался, наконец сказал серьезно:

– У вас неплохой манор, даже, я бы сказал, слишком. Нет-нет, это не упрек, просто не у всех такая плодородная земля, как пахотная, так и пастбищная. А какие здесь заливные луга, залюбуешься!.. И вот здесь, за этой загогулиной… ух! Правда, вы уже заметили, в последние годы прежнего владельца замка перестали побаиваться, крестьяне ропщут от набегов, но пока что серьезно соседи не повредили…

Зигфрид фыркнул:

– Гунтер, Гунтер…

Гунтер нахмурился:

– Что «Гунтер»?

– Я слыхал, у сэра Галантлара деревень было не то двадцать, не то еще больше! Но он ими не интересовался, соседи потихоньку и прибрали к рукам.

Гунтер взглянул на меня с опаской, ответил Зигфриду торопливо:

– Так это все без драк, без ссор. Сэр Галантлар, вы верно подметили, ими не интересовался, вот деревни и уплыли.

Я пропустил их разговор мимо ушей, голова идет кругом, не силен в средневековой графике. По краям карты, захватывая ценное пространство, огромные морды с раздутыми щеками, это Зефиры, Бореи и прочие хореи, огромные чудовища и многолучевые звезды. Все это вырисовано намного тщательнее и детальнее, чем сама карта.

– А где границы моего манора на юге? Там лес, как вижу, а что за лесом? Он упирается в край.

– Всему есть конец, – заверил Гунтер, – вам принадлежит немалая часть леса, но справа владения Тудора, а слева – Крысы. Простите, барона де Пусе. Ваши земли вклиниваются, как боевой топор, и людям Тудора, чтобы напрямую возить к себе лес, приходится пересекать ваши границы.

Зигфрид нахмурился, прорычал:

– Полагаю, надо запретить.

– Зачем? – спросил я.

– А просто так, – упрямо заявил Зигфрид. – Взять и запретить. Чтоб знали! А то еще подумают, что уступаем по слабости.

Гунтер взглянул на меня умоляюще:

– Тудор – неплохой сосед. Не самый лучший, но с ним не было хлопот. А худой мир лучше доброй ссоры. Мы тоже, если рубим деревья в дальней части леса, возим через его брод. И ничего, всем только на пользу. Из-за чего ссориться?

– Ссориться не будем, – заявил я. – Мы мирные люди, хоть наш бронепоезд… словом, кто с мечом к нам придет, тот им и подавится.

Зигфрид покачал головой:

– Милорд, если бы я уже не знал вас, я бы решил, что это у вас от слабости. Но я вас знаю, другие… нет.

– Решат, – сказал я, – что о меня можно ноги вытирать?

– Как о тряпочку, – подтвердил Зигфрид угрюмо. – Из каких краев вы прибыли?

– Из тех, – ответил я со вздохом, – где уже устаканилось.

– Срединные королевства, – сказал он понимающе. – Я слышал даже такую нелепость, что там ложатся без мечей. В смысле, в спальню вообще не берут!

– Это правда, – ответил я. – Правда, в моей всегда висели два меча. Прямо над кроватью.

Он кивнул понимающе, вы-де воин, как же иначе, я же смолчал, что эти мечи продаются в магазине сувениров от десяти баксов за штуку до тысячи, их покупают и пацаны, и солидные дяди, любовно вешают на стены: кто в спальне, кто в кабинете, а кто и в прихожей, чтобы гости сразу видели и восхищались.

В окно донесся яростный крик, звон железа, топот множества ног. Сердце екнуло, душа сжалась и попыталась спрятаться под стельку сапога. Вот тебе и похозяйствовал, кто-то уже на приступ… А луков готово меньше половины заказанных, лучников на нужды народного хозяйства только начинаем готовить.

Мы ринулись из замка, со двора я увидел на стенах народ, все тычут пальцами в небо. Там плывет, растопырив неправдоподобно широкие крылья, орел не орел, кондор не кондор, а нечто вроде птеродактиля, если по размерам, а так вроде птица, даже перья шевелятся на ветру. Однако что-то в этой птице не птичье, а я бы сказал, человечье… Или механизмье.