Иосиф Сталин, его маршалы и генералы - Леонид Михайлович Млечин

пленуме ЦК и ЦКК в апреле 1929 года Рыков говорил с возмущением:

— Ни я, ни другие члены политбюро, кроме товарищей Ворошилова и Сталина, не были об этом уведомлены. Откуда-то многие узнали о факте восстания в Аджарии и стали обращаться ко мне с вопросами о том, правда ли, что председатель Совнаркома и председатель ЦИКа Аджарии попали в руки восставших. Я им отвечал: «Вы с ума сошли, это ложь!»

Когда выяснилось, что Рыкову просто ничего не сообщали, он потребовал от ОГПУ справку о том, почему от него скрыли факт аджаристанского восстания.

Заместитель председателя ОГПУ Генрих Григорьевич Ягода немедля написал короткую записку:

«Председателю СНК СССР тов. Рыкову

Сообщение об аджарских волнениях было мной послано по парт-линии в Секретариат ЦК ВКП(б) и Наркомвоену тт. Ворошилову и Уншлихту. Несвоевременная посылка указанного сообщения вам является оплошностью с моей стороны».

Ягода действовал не по собственной инициативе. Он знал, как Сталин относится к главе правительства.

Генсек рассматривал Алексея Рыкова, разумного человека и умелого администратора, как своего соперника. Понимал, что Рыков, русский, крестьянский сын, выигрышно смотрится на фоне говорящего с сильным акцентом грузина. Хотя первоначально они ладили. Хрущев вспоминал, как на XV партийном съезде в декабре 1927 года делегация металлистов Сталинграда передала в президиум съезда стальную метлу.

Председательствовал на заседании Рыков. Он взял метлу и сказал:

— Я передаю эту метлу товарищу Сталину, пусть он выметает ею наших врагов.

Алексей Иванович широко улыбался. Зал смеялся и аплодировал.

Рыков призывал к разумной экономической политике. Он был противником ограбления крестьян, проходившего под лозунгом сплошной коллективизации и раскулачивания. В неприятии сталинской политики в деревне Рыков выступал вместе с двумя другими членами политбюро — главным редактором «Правды» и руководителем исполкома Коминтерна Николаем Ивановичем Бухариным и лидером профсоюзов Михаилом Павловичем Томским.

Сталин пытался приуменьшить значение народных выступлений. Выступая на пленуме, он пренебрежительно говорил:

— Группа товарища Бухарина пытается теперь использовать в своих фракционных целях такую ничтожную мелочь, как так называемое восстание в Аджаристане. В самом деле, что представляет собою так называемое восстание в Аджаристане в сравнении с такими восстаниями, как Кронштадтское восстание, восстание в Грузии четыре года назад или восстание в Якутии года два назад? Я думаю, что в сравнении с этими восстаниями так называемое восстание в Аджаристане не представляет даже капли в море...

О чем говорил Сталин?

В августе 1924 года был крестьянский мятеж в Западной Грузии, Гурии и Мингрелии, — это была вспышка возмущения, порожденная закрытием церквей и диктаторским поведением советской власти на территории республики. Восстание подавили с помощью армии.

В июне 1928 года вспыхнуло восстание в Кабарде — как ответ на хлебозаготовки, которые привели к исчезновению хлеба в магазинах, и антирелигиозную кампанию, сопровождавшуюся закрытием мечетей. Люди не верили власти и боялись ее. Когда в аулах стали создавать ясли для малышей, распространились панические слухи, что детей отберут и отправят в Китай в качестве «компенсации за убитых в 1919 году в Малой Кабарде китайцев»...

Мятеж начался в селении Кизбурун Баксанского округа, где от жителей потребовали сдать дополнительно четыре тысячи пудов хлеба. Восстали самые бедные крестьяне, считавшиеся опорой советской власти.

Мятежники, захватив Баксанский окружной исполком и казармы местной воинской части, обзавелись оружием. Штурмовали Баксанскую крепость, где находились сотрудники отдела ОГПУ. В перестрелке погибли несколько человек. 15—16 июня с помощью армейских частей восстание подавили, сто шестьдесят человек арестовали.

Но все это были разрозненные, не связанные между собой мятежи. А с началом коллективизации восстания в стране вспыхивали одно за другим, что немедленно отразилось на положении в армии.

Андрей Андреевич Андреев, первый секретарь Северо-Кавказского крайкома, на объединенном пленуме ЦК и ЦКК в апреле 1929 года признавался:

— Если мы пошли в январе прошлого года на систему чрезвычайных мер, то мы пошли на это не от хорошей жизни, а оттого, что жрать нечего было, оттого, что надо было хлеб заготовить во что бы то ни стало...

На пленуме некоторые работники говорили, что, когда они знакомились с секретными материалами ОГПУ, то оказывалось, что по всей стране начались крестьянские волнения.

Правоверный Андреев недаром так нравился Сталину. Андреев решительно возразил «пессимистам»:

— Нельзя изучать политическое положение по сводкам ГПУ. ГПУ создано для того, чтобы искать и показывать самое плохое и неблагополучное в нашей стране, и, если мы будем строить свою политику только на основе сводок ГПУ, мы всегда будем в состоянии паники. Это совершенно ясно, всегда будут у нас волосы дыбом стоять...

Николай Иванович Бухарин с нескрываемым возмущением говорил о новой сталинской теории:

— Полное право гражданства в партии получила теперь пресловутая «теория» о том, что чем дальше к социализму, тем большим должно быть обострение классовой борьбы и тем больше на нас должно наваливаться трудностей и противоречий... При этой странной теории выходит, что чем дальше мы идем в деле продвижения к социализму, тем больше трудностей набирается, тем больше обостряется классовая борьба, и у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми...

Николай Иванович не знал, насколько он близок к истине. Нескольким миллионам крестьян суждено было умереть от голода, а его самого ждал расстрел.

Считается, что в конце двадцатых Сталин просто выполнил троцкистскую программу изъятия хлеба в деревне. Но Троцкий при всем его радикализме предлагал действовать в рамках нэпа: изъять у кулаков примерно сто пятьдесят миллионов пудов хлеба «в порядке займа». Хлеб продать за границей, деньги потратить на закупку промышленного оборудования, чтобы провести индустриализацию, а займ честно погашать, вводя в строй новые предприятия.

Сталин же просто ограбил деревню: реквизировал хлеб, ничего не собираясь отдавать. Зерно отбирали у тех, у кого оно было, то есть у справных хозяев. Их назвали кулаками и, по существу, объявили вне закона. У так называемых кулаков забрали все имущество, им запретили снимать деньги со своих вкладов в сберегательных кассах. Потом их стали выселять из родных мест вместе с семьями.

Генерал армии Анатолий Иванович Грибков, крестьянский сын, вспоминал:

«Земли тогда наделяли много, по количеству душ. При нашей многодетной семье (двенадцать человек) получался большой надел. Поэтому в уборочную страду приходили нам помогать родственники по линии матери из соседнего села... Когда началось раскулачивание, кто-то донес, что отец имел батраков. Приехали из района в шинелях, с винтовками, забрали отца, основного кормильца, в районный центр, посадили в каталажку.

Какое неимоверное горе охватило нашу семью, плакали и рыдали от мала до велика и думали: