Парфюмер Будды - М. Дж. Роуз

Жас ждала, что он скажет еще. Но, как и отец, Робби чаще предпочитал общаться жестами, а не словами. Иногда это раздражало ее, так же, как и Одри. Жас посмотрела на мраморную скамью – привидение исчезло. Неужели Робби спугнул Одри? Она снова посмотрела на брата.

Жас привыкла думать, что из них двоих она была просто хорошенькая, а Робби красавец. Черты лица у них были похожи, но в мужском варианте они смотрелись гораздо привлекательнее. Для женщины те же черты казались немного грубоватыми. Глядя на брата, Жас словно смотрелась в таинственное зеркало и видела другой вариант себя самой. Их сходство, думала она, сближало их больше, чем других братьев и сестер, но, кроме того, их сближала еще и общая трагедия.

– Удивлена, что ты пришел, – наконец произнесла она. Вместо того чтобы обрадоваться брату, она вспомнила все те дни, когда ей приходилось бывать здесь в одиночестве. – Разве не ты говорил мне, что никогда не станешь отмечать ничью годовщину смерти? Что ты даже не веришь в смерть мамы?

– О, Жас, конечно, я верю, что она умерла. Конечно, я верю. Та мама, которую мы знали, ушла. Но я верю… я знаю… дух ее не покинет нас никогда.

– Милое замечание, – произнесла она, не скрывая сарказма. – Наверное, приятно иметь такую жизнеутверждающую веру.

Несколько секунд он всматривался в ее глаза, пытаясь увидеть что-то, чего не мог понять. Потом Робби подошел к ней, наклонился и нежно поцеловал ее в лоб.

– Хотел составить тебе компанию. Это всегда грустный день, не так ли?

Жас закрыла глаза. Как приятно, что брат рядом. Она взяла его за руку и сжала ее. Долго злиться на Робби было невозможно.

– Ты в порядке? – спросил он.

Робби заговорил с ней по-французски, и Жас автоматически перешла на этот язык. С матерью-американкой и отцом-французом они свободно говорили на двух языках, но Жас предпочитала английский, а брат французский. К добру или к худу, но она была маминой дочкой, а он папиным сынком.

– Прекрасно.

Она бы никогда не рассказала ему о том, что слышит мамин голос, хотя почти всю свою жизнь делилась с братом всем. Несмотря на такую разницу, между ними всегда существовала сильная связь, такая, как бывает у детей проблемных родителей.

Робби снова наклонил голову, и Жас заметила в его глазах сомнение. Он ей не верил, но она знала, что давить на нее он не собирался. Это не метод ее брата. Он был терпелив, спокоен, никогда не спорил.

По крайней мере, до последнего времени.

Жас было четырнадцать лет, а Робби одиннадцать, когда умерла Одри. Следующий год был потерянным. Тогда видения Жас стали гораздо серьезнее, и ее таскали от врача к врачу. Один диагностировал бредовые состояния, другой шизофрению. Наконец она попала в швейцарскую клинику, где ей помогли, и спустя год Жас почти выздоровела. После этого, в пятнадцать лет, она уехала жить в Америку с сестрой матери и ее мужем, а Робби остался в Париже с отцом. Но каждое лето брат и сестра приезжали в Грасс на юге Франции и проводили там три месяца в доме бабушки, где их дружба возобновлялась.

Полгода тому назад их отца признали недееспособным в связи с болезнью Альцгеймера, и они вдвоем унаследовали семейный бизнес. Они даже не представляли, насколько были близки к банкротству. Робби работал над собственной линией нишевой парфюмерии. Жас жила не во Франции и не занималась постоянным бизнесом. Оба были потрясены финансовым состоянием компании. Им трудно было договориться, каким путем идти, и позднее их межконтинентальные телефонные переговоры стали заканчиваться ссорами. Тяжелые проблемы, переполнявшие Дом Л’Этуаль, испортили их отношения, как никогда прежде.

– Они прекрасны, – Жас кивнула на яблоневые цветы, которые Робби все еще держал в руках.

Он взглянул на вазу, уже заполненную цветами.

– Кажется, для них места не осталось.

– Та пустая, – Жас указала на вторую вазу позади него и стала наблюдать, как брат пристраивает букет.

Насколько она знала, он здесь прежде никогда не бывал. Робби разглядывал каменного ангела в человеческий рост, витражные окна и мраморную стену с именами и датами, выгравированными аккуратными строчками. Читая их, он протянул руку и коснулся пальцами букв в центральном третьем сверху ряду. Имя их матери. Этот жест сильно разволновал Жас.

– Когда она была счастлива, – сказал он, – не было более любящей женщины, более прекрасной.

Он повернулся и улыбнулся сестре. Месяцы ссор по телефону растаяли на его гладком спокойном лице. Еще до того, как Робби начал изучать буддизм, он отличался рассудительностью и сосредоточенностью, чего Жас никогда не удавалось. Больше всего ей хотелось, чтобы они перестали спорить и всегда были вместе, не забывали друг друга.

– Ты приехал, чтобы подписать бумаги? – спросила она. – Другого решения просто нет. Продажа нам необходима.

Деточка, не надо давить на него.

Жас вздрогнула от этого совета, и ей стоило усилий не повернуться в сторону маминого голоса. Ей казалось, что Одри ушла.

Робби, словно эхо, повторил слова матери, разворачивая цветы:

– Не надо, Жас, не теперь. У нас еще будет много времени, чтобы поговорить. Давай хотя бы немного просто побудем вдвоем?

«Но мы так долго не были просто вдвоем», – подумала она.

Как и отец, в детстве они мечтали делать с ароматами то, что делали скульпторы с камнем и художники с красками. Они мечтали стать поэтами ароматов. Жас отказалась от возвышенной цели, когда увидела, как родители страдали от своих артистических амбиций.

Их отец был одержим идеей создания единственного безупречного аромата, способного повлиять на воображение. Поначалу его решимость и разочарование ввергли отца в отчаянье. От этого страдали они все, особенно мама. Одри была уважаемым поэтом, одержимым настолько сильными демонами, что борьба с ними не оставляла ей сил, чтобы избавить отца от его мрака. Чтобы сбежать от него, она бросалась то в одну разрушительную аферу, то в другую и наконец поплатилась за это жизнью.

Возможно, твой отец и я сдались. Ты тоже, возможно, сдалась, но только не Робби. Он никогда не сдастся. Никогда.

Эти слова задели Жас. Но мать была права. Жас отказалась от усилий, даже не начав. А Робби оказался самым стойким. Он вознамерился исправить отцовские неудачи и отомстить за материнские страдания.

А ее долгом было спасти его от всех этих глупостей.

С одной из веток только что поставленного в вазу букета сорвался цветок. Белый с розовым оттенком, в голубом свете он казался серовато-лавандовым. Жас подняла его и склонилась, чтобы вдохнуть аромат.

– Как мог человек, создававший изысканные ароматы, ужиться с женщиной, которая любила такие сладко пахнущие цветы? – спросила она. – В этом есть какая-то ирония, не так ли?

– В наших родителях вообще было много иронии.