Палач - Эдуард Лимонов

Но и постель принадлежала Оскару, только когда Наталья этого хотела. Безусловно, он был самым частым гостем в постели русской девушки, но вот и все утешение. Оскар бы жил с Натальей, ему с ней было весело и хорошо, но Наталья хотела жить так, как она живет, была в своей любвеобильной и мужеобильной жизни счастлива и менять ее на жизнь даже, предположим, с вдруг разбогатевшим Оскаром не собиралась. Если раньше у Оскара были какие-то сомнения, то сейчас сомнений уже не осталось. Оскар знал, что он лучший мужчина из всех, которых Наташка когда-либо имела или имеет, но она хотела иметь в постели и худших. «Для сравнения», — смеялась Наташа бесстыдным смехом, который порой пугал Оскара. Как и Натальина откровенность. Откровенности он сам хотел, добился, но, добившись, теперь боялся Наташкиной бесстыдно свободной души. «Может быть, это мое польское воспитание, мои сдержанные католические родители-учителя? — осторожно предполагал Оскар. — А Наташка — русская, в ней больше стихии, чем во мне». Сколько-нибудь связного объяснения тому феномену, что Наташка, устав от Оскарова умелого и изобретательного члена, вдруг отправлялась к членам неумелым и неизобретательным, Оскар так никогда и не получил. Оскар называл Наташку блядью, дырой, дешевым куском мяса, но русская женщина была упряма и таила в себе причину своей распущенности. Своего паскудного поведения. Может, поэтому Наташка так и осталась загадкой для Оскара. Он не мог понять, как от лучшего можно уходить к худшему. Ему, Оскару, тоже нравились случайные связи, они его возбуждали, правда ненадолго, но такого качества, как с Наташкой, половой акт ни с одной женщиной не достигал…

Как бы там ни было, Оскар понял, что их отношения с Наташкой могут продолжаться еще полстолетия, до их смерти, что это тщательно сбалансированные отношения. И в этих отношениях, понимал Оскар, он был страдающей слабой стороной. Инициатива принадлежала Наташке.

Только ненадолго, как сегодня, приковав ее тело к кровати, хлеща плеткой по ее груди и щели, рукою насильно вскрывая Наташкин рот и всовывая туда член, мог Оскар насладиться доминантной позицией, побыть хозяином этой неверной женщины… «Марк Хатт тоже был доминантным, играл «хозяина», — подумал Оскар. — А вне постели настоящим «хозяином», вне всякого сомнения, был «шофер». Мастэр… Профессиональный садист Марк Хатт был садистом только на сцене и на сцене постели…»

Нужно было подумать. Почему-то размышления эти необычайно взволновали Оскара. В этот момент Оскар проходил мимо Линкольн-центра. Перейдя один поток Бродвея, он уселся на скамейку, стоящую посередине каменного возвышения, разделяющего два встречных потока Бродвея, и, не обращая внимания на неумолчный шум и скрежет проносящихся мимо автомобилей, погрузился в размышления…

Когда спустя полчаса он встал со скамейки и направился вверх по Бродвею, по направлению к отелю «Эпикур», Оскар уже знал, что у него есть новое секретное оружие. И куда более могущественное, чем философская книга. Он будет профессиональным садистом в этом мире. И не таким маленьким макдональдсовским садистом, каким был Марк Хатт. В постели Оскар будет хозяином богатых и сытых. Он будет Палачом.

1

Жюльет Мендельсон — пятьдесят пять. «Официально» ей, однако, всегда сорок. Сорок лет ей было, когда она познакомилась с Оскаром в Варшаве, куда Жюльет приезжала семь лет назад, в 1973 году, сорок лет ей и сейчас.

Жюльет Мендельсон — продюсер ТВС, одной из крупнейших американских телевизионных корпораций. Оскар сидит напротив Жюльет в ее офисе на тридцатом этаже небоскреба, выходящего окнами на 42-ю улицу. Если подойти к окну, — , а окном является практически вся стеклянная стена офиса, — то можно увидеть далеко внизу нью-йоркскую Публичную Библиотеку, деревья сквера, расположенного за библиотекой, и маленькие точки, символизирующие человеческие существа, сходящиеся и расходящиеся в странных сочетаниях, мгновенно соприкасаясь и опять расходясь. Оскар знает, что это драг-пушеры общаются с клиентами и между собой. В оживленном месте находится офис ТВС.

— Ты стал настоящим американцем, Оскар! — восторженно восклицает Жюльет. Она всегда восторженна. Пробиться сквозь ее профессиональную восторженность и понять, что происходит в ней, в Жюльет, невозможно. Оскар пробовал когда-то. — Да-да, настоящим американцем. И прическа. Тебе очень идет этот новый стиль. Давно ты переменил прическу? Сколько я тебя помню, у тебя всегда были длинные волосы.

— Три года уже, Жюльет, мы с тобой не виделись три года.

— Ох, как быстро летит время, — радостно подхватывает Жюльет. — Кажется, недавно еще ты приехал в Нью-Йорк, такой, прости, перепуганный. — Жюльет улыбнулась, и бело-розовая кожа на ее подбородке дрогнула в улыбке.

«Опять сделала себе перетяжку лица, — подумал Оскар. — Опять. В какой, интересно, раз?» Живучесть этой женщины вызывает в нем даже зависть. Так хотеть жить и ебаться, не кончать ебаться никогда. ЕБАТЬСЯ. Умирая от старости, держать крепкой костлявой рукой за яйца мужчину. Художника, писателя, тракдрайвера, плотника. «Жюльет Хуесос» — как ее за глаза зовут в ТВС.

Жюльет пришла работать в ТВС много лет назад. Молоденьким монтажером начала она свою карьеру — склеивала и обрезала вместе с другими девушками целлулоидную ленту. Но прославилась Жюльет на всю ТВС не своим умением обращаться с лентой, но необыкновенной талантливостью в области хуесосания. Когда-то об этом поведал Оскару, смеясь, один из ее пьяных гостей. Оскар в первые годы своего нью-йоркства посещал парти миссис Мендельсон. До тех пор, пока не перестали приглашать.

— Как Роджер? — спрашивает Оскар, видя, что Жюльет, кажется, почти исчерпала весь свой запас дежурных любезностей и вот-вот замолчит. Оскару нужна миссис Мендельсон, и потому он не позволит раздражающим паузам испортить настроение миссис Мендельсон. Ему стоило таких трудов добиться аудиенции. Две недели ежедневных телефонных звонков позади. Пробился.

— Улетел в Италию к клиенту, — улыбается Жюльет. Роджер Мендельсон — крупный адвокат, хорошо известный в городе Нью-Йорке. Интернациональный адвокат. Оскар терпеть не может тихого жулика в крокодиловой кожи туфлях и вечных серых, мышиного цвета, дорогих костюмах. Тихий, небольшого роста, адвокат Роджер, везде сливающийся с фоном, очевидно, женился на Жюльет Хуесос также из-за ее редкого дара.

Из двух энергичных пауков-супругов Оскар все-таки предпочитает Жюльет. В ней хотя бы иногда, но можно увидеть проблески человечности. Жюльет даже может быть по-настоящему влюблена. Оскар помнит, что несколько лет подряд Жюльет, да, была влюблена в ленивого здоровенного художника, соотечественника Оскара — Густава Гедройца. У Гедройца всегда такой вид, как будто он только что проснулся. Но вид обманчив. Густав — пронырливая личность. Сейчас Гедройц в Париже, и роман, из которого Густав выжал все, что мог, закончился. Но в свое время… о, в свое время!..

Отрабатывая свое счастье, Жюльет носилась по Соединенным Штатам между Калифорнией и Нью-Йорком и совершала подвиги. Она не только нашла Густаву издателя для его книги в стиле Генри Миллера, повествующей о сексуальных приключениях Густава и его приятелей в Варшаве шестидесятых годов, но нашла и продюсера для мюзикла, который должен был быть поставлен по книге Гедройца. Ведь так хотел Густав! Очень известного продюсера нашла Жюльет, не захудалого. Вот что делает любовь!