Хозяин моей судьбы - Бьюла Астор

— Эту бумажку я нашел на столе, — сказал он любезно. — Заранее прошу простить меня, что вынужден, ознакомить вас с ее содержанием. Вы, безусловно, заслуживали лучшего приема здесь, но…

Роми дрожащими пальцами взяла из его руки листок бумаги и уставилась на него, но не смогла прочесть ни слова. Буквы плясали перед глазами.

— Извините, но я ужасно волнуюсь…

— И совершенно напрасно, — невозмутимо заявил Клод. — Ваша мать цела и невредима. Она всего‑навсего объясняет в записке причины своего внезапного отъезда.

Кое‑как сосредоточившись, Роми наконец сумела разобрать слова, написанные нервным витиеватым почерком: «Извини, дорогая, но нет никакого спасения от кредиторов. Дарю тебе эти дома, все равно они висели на моей шее, как жернова! Считай их моим подарком тебе. Все необходимые документы должны лежать рядом».

— Что? — изумленно округлила глаза девушка. — Она подарила мне эти дома? Зачем? Ничего не понимаю!

— На вашем месте я бы не переживал так сильно, — с ироничной улыбкой заметил Клод. — У вас же ничего не отняли — скорее наоборот. Хотя, боюсь, вы еще нахлебаетесь с этим подарочком бед!

— Но я ничего не понимаю! Она ничего об этом не говорила! Что мне с ними делать? И… постойте: где же она будет сама жить?

— Мир так велик, — развел руками Клод. — Но здесь она уже вряд ли объявится…

Роми вспомнила вдруг про свой собственный, слава Богу, небогатый опыт общения с кредиторами. Незадолго, перед тем как лишиться работы, отец купил в рассрочку мебель, и уже через короткое время проценты по платежам выросли до умопомрачительной суммы. Сборщик недоимок приходил в сопровождении дюжих молодцов, подозрительно осматривал дом, раздуваясь от сознания собственной значимости и важности, и разговаривал с нею и отцом в угрожающем тоне.

Однажды, когда у них не нашлось денег заплатить очередные проценты, он пришел и забрал ее новый магнитофон…

Роми вздрогнула, почувствовав, как кто‑то взял ее под руку.

— С вами, надеюсь, все в порядке? — поинтересовался Клод.

— Разумеется, нет! — огрызнулась Роми. — С чего бы мне быть в порядке, если в день моего приезда выясняется, что мать, которую я не видела с раннего детства, вынудили бежать из ее собственного дома, какие‑то негодяи! Наверняка они угрожали ей…

Оттолкнув его руку, Роми торопливо дочитала записку до конца: «Приходится уезжать, пока еще цела. Любящая тебя…» Слово София было зачеркнуто и вместо него приписано: «мама».

Ларош был прав — мать сбежала из поселка, а стало быть, долгожданная встреча матери и дочери не состоялась, не получилось душевного разговора двух любящих сердец, и Роми по‑прежнему некому излить свои печали и поделиться надеждами…

— Она ведь знала, знала, что я приезжаю, — надтреснутым голосом сказала Роми. — Знала, что значит наша встреча для меня и папы.

Не находя опоры под ногами, она рухнула в старинное потертое кресло с деревянными подлокотниками и… с грохотом упала на пол. Очнувшись, она увидела, что лежит в груде обломков, а Клод стоит, наклонившись над нею, и с еле заметной ироничной улыбкой протягивает ей руку.

Роми в бешенстве отмахнулась от него, решив, что встанет сама и в его снисходительности абсолютно не нуждается. Клод пожал плечами и вышел из комнаты.

В течение нескольких минут Роми безуспешно пыталась выбраться из‑под груды обломков, но это оказалось совершенно безнадежным делом, и она затихла.

Ей стало стыдно, что несколько минут назад она злилась на мать. Та, разумеется, стала жертвой преследований кредиторов, и у нее наверняка не оставалось никакого иного выхода, кроме бегства.

Обстановка дома вполне соответствовала царящему в нем духу разрушения. Истертый, весь в пятнах ковер с оборванной бахромой и залежами пыли в складках. Две голые лампочки, болтающиеся, словно два висельника, на черных электрических проводах. Допотопная, обшарпанная и разваливающаяся на глазах мебель была, вероятно, куплена у старьевщика, во всяком случае, ее первоначальные владельцы отошли в мир иной еще в прошлом веке. В шкафах недоставало дверей, а хрустальные бокалы и фарфор на облезлой горке были покрыты густым слоем пыли.

И здесь жила ее красивая и веселая мать!

— Боже, мама! — пробормотала Роми, почувствовав острый приступ жалости к женщине, подарившей ей жизнь.

— Чай готов, прошу за стол!

Роми с трудом повернула голову. В дверях стоял Клод — улыбающийся и доброжелательный.

Хотелось пить, хотелось, есть, и она невольно уступила слабостям тела, покорно кивнув. Господи, когда он успел вскипятить чай!

— Ее вынудили бежать! — убежденно заговорила она. — Я прямо‑таки вижу, как эти кредиторы устраивают в доме погром, переворачивают и расшвыривают по комнате вещи, орут на нее… Они запугали ее. Если я только узнаю, кто учинил это, я подам на них в суд! Я заставлю этих негодяев, возместить причиненный ими ущерб, клянусь в этом!

— Предлагаю продолжить разговор на кухне, — спокойно предложил Клод. — Там не так мрачно, как здесь, и настроение ваше заметно улучшится.

— Но я не могу подняться, — захныкала Роми. — Я зажата обломками этого несчастного кресла.

Сдерживая улыбку, Клод с торжественным видом протянул девушке руку. Она приподнялась, но, услышав треск рвущейся материи, торопливо отпустила руку и с тупым звуком шлепнулась обратно на пол. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она зацепилась за ржавый гвоздь и ее кожаные брюки порваны возле бедра.

— Ну конечно! — чуть не плача запричитала она. — Все вокруг сегодня против меня! Я смертельно устала, проголодалась, я выбита из колеи и до смерти расстроена. Так нет, всего этого мало — надо, чтобы порвались мои любимые, мои единственные кожаные брюки!

— Но неужели их невозможно зашить?

— Только не надо утешать меня сказочками о волшебной игле! Я не желаю ходить в заплатах, словно какая‑нибудь оборванка! — вспылила она. — Но, самое, страшное, я не могу себе позволить купить новые!

— Не можете? — недоверчиво хмыкнул Клод. — Приехав на таком роскошном мотоцикле? «Харлей Дэвидсон» — это класс!

— Никогда не надо полагаться на первое впечатление от собеседника, — буркнула Роми. — Возможно, человеку со стороны трудно поверить в то, что специально ради этой поездки я продала часть домашних вещей, и выгребла подчистую все свои сбережения за несколько лет работы.

— Да, в это нелегко поверить, — сдержанно заметил Клод.

— Вот‑вот! А между тем я копила деньги целых три года, экономя на всем, на чем только можно. — На платьях, которые скрывали бы ее чересчур уж аппетитные формы, на книгах, скрашивающих одиночество длинных вечеров, могла бы она сообщить ему…

— Неужели даже на таких шикарных прическах? — иронически спросил Клод.