Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

В Хайфе многие пассажиры на время распрощались со «Стеллой», дабы продолжить путь в Египет через Дамаск и Иерусалим, а по прошествии восьми дней вернуться на лайнер в Порт-Саиде. Остальные переночевали на борту, а наутро отправились поездом в Каир и Луксор. После первого дня стоянки в Порт-Саиде на борту оставались только мы с Джеффри и Джулиет, да еще двое больных. Для всего экипажа такая неделя праздности в середине круиза – настоящий подарок судьбы. Офицеры переодеваются в гражданское и едут за покупками в «Симон Арцт»[30]; палубная команда и обслуга отправляются в увольнение веселыми компаниями человек по шесть-семь. Для них это, наверное, единственная возможность совершить какую-нибудь продолжительную вылазку; небольшая группа даже уехала на весь день в Каир. Те же, кто несет вахту, совершают невиданные чудеса наведения чистоты, блеска и свежести. Лайнер пополнил запасы топлива и пресной воды. На берегу в одном из кафе играл оркестр. Капитан устраивал званые обеды для официальных лиц и своих знакомых. Солнце сверкало и грело, но не припекало; мы впервые смогли с комфортом расположиться на палубе и, не кутаясь в пальто и шарфы, наблюдать за непрерывной швартовкой и отправлением больших судов по всей акватории канала.

Эту благодать нарушало только одно: серьезное обострение болезни Джулиет. Врач объявил, что по состоянию здоровья продолжать круиз она не может; в соответствии с этим заключением ее на носилках снесли на берег и увезли в Британский госпиталь. Я сопровождал процессию, в которую входили судовой врач, державший наготове подогретый бренди и чайную ложку, один из старших офицеров и полуобезумевший от волнения Джеффри в окружении плотной толпы любопытных: ее составляли египтяне, копты, арабы, матросы-индийцы и суданцы, а также санитары бригады скорой помощи, из которых двое оттесняли зевак, а остальные грузили в санитарный транспорт совсем усохшую Джулиет, до боли похожую на труп. Санитары оказались греками; они отвергли всякую оплату своих услуг. Наградой для них была возможность появиться на людях в форме. Надо думать, в Египте испокон веков не бывало других людей, согласных трудиться безвозмездно. Через пару недель я встретил одного из них на улице: он маршировал с отрядом бойскаутов, но отделился от колонны и бросился на другую сторону, чтобы пожать мне руку и справиться о здоровье Джулиет.

Поездка в госпиталь была тоскливой, а наше с Джеффри возвращение своим ходом – еще тоскливее. Британский госпиталь расположен в дальнем конце набережной. На бугристом песчаном пустыре шел азартный футбольный матч; игроки, молодые египтяне, были в полной экипировке: зеленые с белым футболки, белые трусы, полосатые гетры и новехонькие черные бутсы. Каждый удар по мячу сопровождался воплями «гип-гип-ура!»; кое у кого имелись при себе свистки; под ногами у футболистов путалась пара коз, выискивая припорошенные песком отбросы.

Мы остановились пропустить по стаканчику на террасе «Казино-отеля»; к нам подскочил фокусник и начал проделывать трюки с живыми курами. Таких людей здесь называют балабонами – они не умолкают ни на минуту. Фокусники из них самые никудышные, зато клоуны прямо-таки отличные. Они бегают на корточках, гортанно кудахчут и, сияя улыбками, с минимальной изобретательностью достают из широченных рукавов только что запрятанные туда предметы; гвоздь программы – исчезновение в таком рукаве монеты в пять пиастров; но два-три раза посмотреть можно и даже забавно. По городу бродила маленькая арабская девочка, которая научилась мастерски им подражать; обладая редким даром отбрасывать все несущественное, она даже не озабочивалась фокусами, а заходила в какое-нибудь кафе, сновала между столиками и, приговаривая «бала-бала», вытаскивала из небольшой холщовой сумки цыпленка, чтобы тут же опустить обратно. У нее получалось не менее уморительно, чем у взрослых, и подавали ей не меньше. Правда, в тот день Джеффри было не до развлечений, а эти забавы только нагнетали его мрачность. По возвращении на судно я помог ему упаковать вещи и переселиться в гостиницу.

А через два дня и сам перебрался туда же.

Гостиница, где обосновались мы с Джеффри, стояла прямо на набережной: это была совсем новая бетонная постройка, принадлежавшая отставному офицеру-англичанину и его жене. Вся британская колония Порт-Саида рекомендовала это место по той причине, что там не увидишь «гиппи»[31]. Действительно, те, кого мы там встретили, были до мозга костей британцами, но далеко не жизнерадостными. Если приезжие и задерживаются в Порт-Саиде, то по довольно мрачным поводам. В «Боделлсе» постоянно проживали двое добродушных лоцманов, обеспечивавших проводку судов по каналу; снимал там номер и блестящий молодой адвокат, недавний выпускник Кембриджа, который невероятно скрашивал наше пребывание: дабы развеяться после курса юридических наук, он теперь исследовал ночную жизнь Александрии, Порт-Саида и Каира. Как некоторые по наитию обнаруживают в чужом доме туалетные комнаты, так этот молодой человек, прибывая на железнодорожный вокзал любого города на любом континенте, мгновенно ориентировался в плане расположения злачных мест. Но если не считать его и лоцманов, постояльцы «Боделлса» в основном обретались там поневоле: их вынудила прервать морское путешествие болезнь жен или детей. Был там плантатор из Кении с маленькой дочерью и ее гувернанткой: когда он возвращался домой после четырнадцатилетнего отсутствия, его жену госпитализировали в тяжелом состоянии. Еще был капитан танковых войск, который направлялся к своему первому месту службы, в Индию: его жену срочным порядком доставили в операционную с приступом аппендицита. Остановилась там и жена военнослужащего, увозившая детей домой от нестерпимой жары: самый младший ее сын заболел менингитом. Я с содроганием ждал наступления каждого вечера, когда мы все, сидя в плетеных креслах, скорбно обсуждали состояние больных, тогда как по веранде неслышно сновали с порциями виски и содовой почтительные слуги-берберы в белых джеллабах, подпоясанных малиновыми кушаками, а сам мистер Боделл, чтобы нас приободрить, заводил допотопный граммофон или организовывал малопонятную азартную игру, для которой требовались перфорированные полоски картона.

Джеффри, кембриджский адвокат и я посвятили два или три вечера изучению центра ночной жизни, известного среди местных жителей как «район красных фонарей». Находится он на городской окраине, у озера Мензалех, близ небольшого грузового причала и товарных складов вдоль канала Мензалех; от лавок, контор и гостиниц этот район отделяет примерно миля густонаселенных арабских улиц. Найти его непросто и в светлое время суток, однако впотьмах, даже без особого дара нашего адвоката, путь нам указали бы такси, везущие подвыпивших матросов и стюардов, или мрачного вида египтяне, которые целеустремленно обгоняли нас на узкой главной дороге.

Как-то вечером после ужина мы с большой опаской выдвинулись в том направлении, взяв с собой тщательно высчитанные суммы денег и орудия самообороны в виде дубинок из кожи и китового уса, заполненных свинцом, которыми, как ни удивительно, обеспечил нас молодой адвокат; часы, кольца и булавки для галстука мы оставили на прикроватных столиках у себя в номерах и предусмотрительно условились не посвящать Джулиет в подробности нашей экспедиции. Прогулка получилась небезынтересная. По Северной набережной курсирует нелепый вагончик на конно-ослиной тяге. Некоторое время мы шли за ослом и кобылой, а потом свернули налево и двинулись через Арабский город. На здешних улицах царило поразительное оживление. Дорожное движение там практически отсутствует, как отсутствует и разграничение тротуаров и узкой немощеной проезжей части; все пространство запружено ручными тележками, с которых продают преимущественно фрукты и сладости; мужчины и женщины торгуются и сплетничают, под ногами снуют не только бесчисленные босые детишки, но еще и козы, овцы, утки, куры и гуси. По обеим сторонам улицы тянутся деревянные дома с нависающими балконами и плоскими крышами. На этих крышах устроены курятники и ветхие временные кладовки. Прохожие к нам не приставали и, вообще говоря, даже не косились в нашу сторону. Был Рамадан, длительный мусульманский пост, когда правоверные весь день от восхода до заката ничего не едят и не пьют. Зато ночь превращается в безудержное пиршество. Едва ли не каждый прохожий нес в руках небольшую эмалированную миску с чем-то вроде молочного пудинга, куда время от времени макал, прежде чем откусить следующий кусок, аппетитный хлебец в форме бублика. Мужчины продавали какую-то разновидность лимонада из богато украшенных чеканкой кувшинов, женщины несли на головах стопки лепешек. По мере нашего продвижения вперед жилища становились все более ветхими, а улицы сужались. Нас занесло на окраину маленького суданского квартала, где течет совсем уж первобытная жизнь. А затем мы нежданно-негаданно оказались на почти квадратной, ярко освещенной площади с двумя-тремя добротными оштукатуренными домами и стоянкой такси. Одна сторона площади выходила на черное мелководье озера, которое щетинилось мачтами рыбацких суденышек. Нас взяли в плен две или три девицы в замусоленных вечерних платьях европейского фасона и потащили к наиболее ярко освещенному зданию с надписью поперек всего фасада: «Maison Dorée»[32]; девицы стали выкрикивать: «Залятой-дом, залятой-дом», «Очен красивы, очен чисты». Дом, на мой взгляд, не отличался ни красотой, ни чистотой. Расположившись в небольшом салоне со множеством восточных безделушек, мы выпили пива вместе с этими юными созданиями. К нам примкнула мадам, видная собой уроженка Марселя не старше сорока лет, в зеленом шелковом платье с вышивкой; держалась эта особа в высшей степени дружелюбно и непринужденно. Еще к нам присоединились три-четыре девицы, все более или менее белые; они сгрудились на диване и тоже потягивали пиво, делая похвально-ненавязчивые попытки завладеть нашим вниманием. По-английски ни одна не знала ни слова, кроме «Привет, мистер американ!». Их национальность так и осталась тайной. Мне они виделись не то еврейками, не то армянками, не то гречанками. Мадам сообщила, что каждая обойдется в пятьдесят пиастров. Девушки все европейские. В соседних заведениях – грязь и мерзость, клиенты – одни арабы. Некоторые из девиц сбросили платья и немного потанцевали, напевая нечто вроде «та-ра-ра-бум-ди-эй»[33]. Наверху гремело бурное веселье, играла концертина, билось стекло, но мадам нас туда не пустила. Тогда мы расплатились за выпивку и ушли.