Эльфред. Юность короля - Вера Ковальчук

Ей оставалось меньше, чем полтора месяца, до срока. Натирая кольчугу пропитанной маслом холстинкой, Эльфред втолковывал жене:

— Как только родишь, немедленно отправляй ко мне гонца. До того, как я тебе отвечу, не называй его и не крести, ясно? Разве что уж он будет совсем слаб.

— Конечно, — с примерной покорностью отвечала Эльсвиса. Подумала и осторожно осведомилась. — А если все-таки родится девочка?

— Что за ерунду ты городишь? — от удивления Эльфред даже уронил тряпочку. — Какая девочка? Откуда девочка? Где это видано, чтоб у мужчины нашего рода первенцем была девочка? Никогда. Только мальчишка.

— А как же твоя старшая сестра, Этельсвит, жена Бургреда?

— Она была не самым первым ребенком. Первым родился мальчик, но его не успели даже окрестить. И потом, повитуха смотрела твой живот, она сказала, что ты ждешь мальчика. Повитуха — лучшая в Уэссексе. Ты ей не веришь?

— Верю. Но…

— Вот и все. Не о чем больше говорить.

Эльфред отложил кольчугу, выкинул в очаг тряпочку и натянул на себя подкольчужник — грубую короткую куртку из стеганого сукна, которая надевалась на простую рубашку. Своими доспехами и воружением занимались все воины Солсбери, которым предстояло выступать на следующее утро в армии правителя. Король торопил — его отряд брал с собой лишь те припасы, которые были необходимы. В ближайшие несколько дней обозу предстояло догнать войско.

Подобная спешка обычно сопровождала выступление королевской армии навстречу датчанам, только-только высадившимся на побережье. Этельред был мрачен, лицо непроницаемое, и только Бог мог бы заглянуть в его душу и увидеть, насколько королю Уэссекса надоело одно и то же. С тех самых пор, как вступил на трон, сын короля Этельвольфа постоянно воевал. То с датчанами, то с Родри Мауром, все не оставлявшим надежд распространить свою власть с Валлии на Западные области Англии, а может, и на весь Британский остров, то с его сыновьями, тоже очень беспокойными. Королю было всего двадцать семь лет, но он уже устал.

Мерсия встретила уэссекцев неласково. Поселяне косились на воинов соседнего королевства (узнать Этельреда по одежде, не зная его в лицо, было невозможно, потому что дорогой крашеный плащ — знак королевского достоинства — хозяйственный оруженосец припрятал во вьюке у своего седла) и провожали взглядами довольно настороженными. Это и понятно. Как бы предводитель ни приказывал настрого, чтоб крестьян оставили в покое, воины все-таки с неизбежностью грабили местных жителей. То отнимут курицу, то соль или мешочек зерна, то заберут весь овес на прокорм лошадей, то между делом поваляют девицу в кустах за сараем. Дело житейское.

Для них — мелочь, а крестьянам — головная боль.

Эльфред покачивался в седле и вяло поглядывал по сторонам. Он совершенно не выспался, был голоден, и мрачные лица поселян занимали его менее всего. Он думал то о Бургреде, женатом на его старшей сестре, то о датчанах у Скнотенгагама, а иногда и о том, почему же человек непременно должен подниматься на рассвете и трудиться до заката, коль скоро Бог дал ему тягу ко сну. Воину приходится, проспав два-три часа на земле, завернувшись в плащ, выступать в поход на рассвете, и идти, идти… Тот, кто познатнее, побогаче, трясется в седле, мозоля себе зад — весьма малоприятное занятие — и безуспешно борется со сном, чтоб не свалиться с лошади при всем честном народе.

Монашеский удел — тоже не мечта для лежебоки, что бы там ни болтали фигляры. Полжизни в церкви, на твердой и холодной скамье, дрожа от мучительного озноба, в тягостном состоянии полусна. Усталость и морок непонимания, зачем же, в самом деле, это нужно — вот что сопровождает жизнь монаха.

Об остальных жизненных уделах и говорить нечего. Крестьянин все лето напролет почти не смыкает глаз, а зимой бьется изо всех сил, чтобы выжить на тех скудных остатках, которые оседают у него в закромах после уплаты всех податей и поборов. Ремесленник круглый год гнет спину над верстаком, гоня сон и мечтая, чтоб усталость его руками не испортила дорогой материал. Жажда сна довлеет над каждым человеком, который так или иначе исполняет свой долг. Но в чем же смысл этой муки, настигающей любого, кто старается следовать велению Божию — «трудитесь»? И есть ли в ней смысл, как и в других муках, настигающих человека?

Лес вокруг сменялся холмами и пустошами, потом снова плотно обступал армии на марше. Время от времени коней пускали вскачь, но нечасто — им надо было непременно давать отдохнуть. Даже если кормить лошадей питательным овсом, а не травку на обочине заставлять щипать, они все равно будут сильно уставать под тяжестью вооруженных и одоспешенных мужчин. «Заводные», то есть запасные кони были далеко не у всех.

Да и они тоже требовали отдыха. Их наличие лишь увеличивало расстояние, которое путники могли преодолеть за один день.

Этельред злился. Он понимал, что чрезмерно торопить воинов нельзя — падут лошади, но дорогу он ненавидел. Не то, чтоб королю так уж хотелось схватиться с датчанами, он, что совершенно естественно, предпочел бы, чтоб датчане в Британии вообще не появлялись — и без них хватало забот. И не так уж правитель Уэссекса волновался за сохранность владений Бургреда, своего зятя. Просто для Этельреда всегда была очень тягостна неизвестность. Бог его знает, что происходит сейчас под Скнотенгагамом. Вернее было бы взглянуть собственными глазами.

— Его величество не дает людям покоя, — сказал Ассер, подгоняя свою кобылку, чтоб нагнать Эльфреда. — Да и лошади скоро начнут изнемогать.

— Ты? — обрадовался Эльфред. — Я не знал, что ты направляешься на север с нами.

— Я добрался до Солсбери накануне выступления и решил, что обязанность хрониста — быть рядом с королем, чтоб все увидеть своими глазами и затем с уверенностью занести в свои записи.

— Ты теперь хронист?

— Да. Настоятель аббатства Уилтон, ознакомившись с моим почерком и с тем, как я описываю события, велел мне быть хронистом, и отдал целый ворох чистых пергаментов. Остальных каллиграфов монастыря сейчас засадили за переписку Священного Писания для тех монастырей, которые были пожжены датчанами прямо с библиотеками. Монахи восстанавливают стены и кельи, но восстановить Писание не так просто. К тому же, их собственные каллиграфы в большинстве своем заблудились…

— Заблудились, — рассмеялся Эльфред. — У тебя есть чувство юмора. Но что же ты не пытаешься вернуться в свою Валлию?

— Там немало своих хронистов, да и жить там все равно не смогу. Я не поладил с королем Хиваиддом Дифедским, не поладил и с Родри Мауром, но зато договорился с Этельредом. Ему нравится мой почерк.

— Что ж, за тебя можно порадоваться, — рассмеялся принц. — Я не сомневаюсь, что в Уэссексе ты найдешь приют и почет в любом монастыре. Везде тебе будут рады, тем более, раз у тебя такой прекрасный почерк.

— Да, принц, — Ассер вновь подогнал свою лошадку. Та помотала головой, недовольно покосилась на наездника, заплясала. — Ух… Нет, следовало брать мерина, как мне и советовали. Уж больно злая кобылка. Уже разок пыталась укусить меня за колено.