Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

Мадду задели ее слова, но она прогнала это чувство, отвергнув сырное печенье, а Натали тем временем подошла к зеркалу над камином — обновить помаду.

— Мистер Синатра — прекрасный человек, — сказала миссис Гурдин. — На той вечеринке он произнес чудесную речь. Он выступает по многим достойным… достойным поводам.

Натали обернулась и пробуравила маму своими карими глазами — глазами, которые могли волшебным образом превратить кроющееся за ними сомнение в яростную и почти наглую уверенность.

— Я не повод, мама! — воскликнула она. — Я его подруга. Да-да, мы с Фрэнком друзья!

— Ну конечно, — ответила миссис Гурдин. — Я имела в виду то, что он делает для чернокожих.

Натали подошла и положила свои безупречные руки на мамины — эту универсальную позу для уговоров и запугивания она в совершенстве освоила еще в раннем детстве.

— Мад, — сказала она, — прошу тебя, не порть мои отношения с Фрэнком.

Миссис Гурдин почувствовала, что никакого романтического подтекста в словах дочери не было; да, с Бриолиновым мальчиком, Робертом Вагнером, дела у них не ладились, она это понимала — Наташин характер, как и ее собственный, вынуждал обеих выискивать в любимых малейшие симптомы предательства. Женское чутье также подсказывало миссис Гурдин, что Наташины капризы наверняка выводят Роберта из себя. Но все-таки мистер Синатра стал настоящей находкой для Наташи, и это она тоже понимала: ее дочери пора было заняться серьезными, взрослыми проблемами и политикой. Мистер Синатра тепло относился к Натали, и она хотела отблагодарить его серьезным разговором на важные для него темы. Она чувствовала, что именно так ведут себя взрослые. Мад должна была это знать. Натали вновь повернулась к зеркалу и нахмурилась.

— Надеюсь, Фадда наверху и смотрит «Шоу Энди Гриффита». Ему там самое место, — сказала она зеркалу, поглядев в глаза матери.

— Да, — ответила миссис Гурдин. — В «Романоффс» он вел себя не очень хорошо.

— Мягко сказано. Он нагрузился еще до супа и обозвал Питера Лоуфорда либеральным английским педиком.

— Да-да, Фад у нас негодник.

— Негодник! Это было чудовищно. Он напился в доску. Питер — зять избранного президента Соединенных Штатов Америки.

— Верно, — кивнула миссис Гурдин. — Ник быстро устает, ему очень нелегко с тех пор…

— Ах, Мад, прекрати!

— С тех пор как он попал в аварию.

— Он в нее не попал, Мадда. Он напился и поехал на красный свет. А потом насмерть сбил того парня, прямо в Беверли-Хиллз!

Мадда посмотрела на ковер и сделала вид, что заметила на нем пушинку.

— В Беверли-Хиллз почти нет пешеходов, — растерянно проговорила она.

— Мадда!

— Не волнуйся, Наташа. Папа в спальне и останется там до конца вечера. Он у нас не… общительный, как ты говоришь.

— Это всего лишь коктейльная вечеринка, мама.

— Верно.

— Вечеринка, а не церемония вручения «Оскара». С этой собакой ничего не нужно делать? Ну прививки там или еще что? — Я прошел по ковру и скрылся в коридоре, но успел услышать, как Натали сказала: — По-моему, собаки меня не любят. — Она высунула голову за дверь. — Эй, паршивец! Меня все любят! Я вообще очень милый и приятный человек! Студия получает от поклонников по пять тысяч писем в неделю, съел? — Последние слова она сдобрила очаровательным смешком, который бы по достоинству оценил любой режиссер. Наверху вроде бы зазвучала главная музыкальная тема сериала «Пес Хакльберри».

Натали рассмеялась и открыла большое окно, выходившее на подъездную дорожку. Прохладный ветер окутал ее ноги, и она показала пальцем наверх:

— Мы с тобой настоящие калифорнийские девчонки, Мадда. Это ведь горы Сан-Габриель?

— Я таких подробностей не знаю, — сказала миссис Гурдин. — Горы как горы, они для меня все одинаковые. Вот домик в Малибу или Беверли-Хиллз — это да. С такими горами я дружу.

— Ник Рэй говорит, что всполохи за холмами — это тестовые запуски ракет.

В отличие от Натали — счастливой американки во всех очевидных смыслах этого слова — миссис Гурдин испытывала смутные приступы меланхолии при упоминании ракет и бомбоубежищ (последнее миссис Гурдин давно планировала устроить в дальнем углу сада).

— Надеюсь, они не зря транжирят наши денежки, — сказала миссис Гурдин.

— Ха! Говоришь прямо как я, — рассмеялась Натали. — Идешь моим политическим курсом. А я думала, тебе бы только сеять хаос и разрушение на великой Отчизне.

— Я люблю свою Родину, — тихо проговорила миссис Гурдин. — Просто мне больно смотреть, что с ней сделали.

Я вышел во внутренний дворик: ветер, пронизывающий всю долину, сразу принес мне запахи апельсинов и грейпфрутов, низкое урчание рысей в зарослях чапареля на холмах и… неужто с гор доносились испанские серенады и тянуло серой? Идиллию внезапно нарушил вой автомобильного клаксона и блеск белых зубов.

— Фрэнки!

О да, этот человек знал толк в стиле. Он вышел из машины с цветами для миссис Гурдин — белыми орхидеями в серебряном горшке, — напевая старую песню Бинга Кросби в своей фирменной манере, порочной и извиняющейся одновременно. В песне говорилось о том, что долина Сан-Фернандо — его любимое место на свете. Безупречные зубы Фрэнка идеально рифмовались с краешком белоснежного платочка, который выглядывал из верхнего кармана его пиджака. Я убежал в дом, чтобы спастись от его обаяния, но успел увидеть, как он поцеловал руку миссис Гурдин и раскрыл объятия навстречу Натали, приговаривая: «Привет, Кровь-из-носа! Заставишь меня встать на колени?» Она поцеловала его в щеку, и я заметил в ней едва уловимую перемену — из тех, что великолепно давались Натали: словно бы все действие незаметно перенесли в холодильник, — ее глаза засверкали чуть ярче, а сама она стала на пару градусов холодней.

Разговаривали они непринужденно, но весьма и весьма манерно. Мистер Синатра опускал звук «т», как будто всю жизнь прожил в Нью-Джерси, одновременно строя из себя самого добродушного парня на планете и чеканя слова, колеблющиеся вокруг злободневных тем. Мистеру Синатре было важно показать, что происходящее ему в общем-то безразлично, хотя на самом деле оно значило для него очень много — почти до безумия. Забавное проклятие: желание всегда быть на высоте. Забавно же оно главным образом потому, что беспричинная тревога и нервозность не дают таким людям на эту самую высоту подняться. Они напряжены сверх всяких законов молекулярной физики, однако с завидной настойчивостью бросают все свои силы на ублажение заурядного обывателя[10]. Любой вопрос отметался легким пожатием плеч, но это была бравада: я еще никогда не видел столь напряженного человека, как мистер Синатра.