Элджернон, Чарли и я - Дэниел Киз

Нам сообщили только, что плавание будет каботажное и короткое. Когда я обратился за пояснениями к одному из управляющих «Интернешнл тэнкерс», он лишь кивнул на стенной плакат: пылающее судно идет ко дну, ниже написано: «НА ПОЛЯХ ВОЙНЫ НЕТЕРПИМЫ БОЛТУНЫ».

Впрочем, начальство добавило одну подробность: «Полярная звезда» поднимет якорь в течение ближайших двух дней. Отчалит из Бейонна, Нью-Джерси; я же скоро встречусь с капитаном – он сейчас в Филадельфии, с семьей, но увольнительная у него заканчивается. В интересах безопасности нас не проинформируют ни о порте назначения, ни о предполагаемом времени в пути ровно до того момента, как мы будем доставлены в Нью-Йоркскую бухту и портовый лоцман покинет корабль. Когда мы выйдем в открытое море, капитан вскроет конверт с приказом и назовет команде пункт назначения.

Ледяным январским утром 1946 года я наконец-то добрался до Бейоннских доков. Такси подкатило максимально близко к пирсу, и я пошел по звонкой от мороза земле, пробираясь через паутину труб, подныривая под плети такелажа. Последним в ряду было наше судно – «Полярная звезда».

Еще не нагруженное, судно сидело в воде высоко, нависало над причалом. Трап был поднят под углом в сорок пять градусов. Перехватив один из своих тюков под мышку, я вцепился в перила и забрался на колодезную палубу. Вся она была замусорена бумажками и банками из-под пива. Доминировал запах машинного масла; пришлось остановиться с наветренной стороны и вдохнуть побольше воздуха, прежде чем лезть по лестнице на главную палубу. Судно поскрипывало на волнах и как бы охало. Других звуков не было. Настоящий корабль-призрак, мелькнуло в голове.

Я сам отыскал казначейскую каюту, распаковал и расставил на полке книги: сочинения Гомера, Платона и Шекспира заодно с «Войной и миром» и «Моби Диком».

Раздался шорох – через открытую дверь за мной наблюдал юный офицер, с виду совсем мальчик. И однако, на обоих его рукавах поблескивало по четыре золотые планки.

– Добро пожаловать на борт. Я погляжу, вы не только казначей, но еще и книгочей.

– Так точно, капитан.

– У нас на судне очень недурная библиотека. Будете ею заведовать. В основном книги дареные, как вы понимаете; но, если потребуется что-нибудь особенное, обращайтесь ко мне. У нас имеется и свой денежный фонд.

– Рад слышать, капитан.

– Полагаю, вам следует проверить помещение амбулатории и лазарет на случай, если там недостает лекарств или перевязочного материала. Еще не поздно, все необходимое мы дозакажем. Прежний казначей рвением к службе не отличался, вечно ему не хватало то одного, то другого.

– Не понимаю, капитан, о чем вы говорите. Какое отношение ко мне имеет лазарет?

Он покосился на мой китель, висевший на стуле. Нахмурился, указал на золотую планку с перекрещенными перьями.

– А где кадуцей?

Тут-то я и сообразил: капитан тщетно ищет глазами орла со змеей в когтях – того самого, который, наряду с перекрещенными перьями, является отличительным знаком и казначея, и фельдшера.

– Капитан, с вашего позволения, я казначей. Я не фельдшер.

Полудетское лицо побагровело.

– Я же просил прислать казначея, чтобы был заодно и медиком!

– Мне сказали, не хватает казначеев. Особенно – казначеев с медицинским образованием. Поэтому меня и взяли.

– Так не пойдет, Киз. На «Полярной звезде» сорок парней, и любому может понадобиться медпомощь.

Тогда я, без единой мысли о последствиях, брякнул:

– Имею знак отличия «За успехи в оказании первой помощи». Даже два таких знака – один выдали в бойскаутском отряде, второй я получил как морской скаут. Выполнял обязанности врача в нескольких рейсах. Год проучился на подготовительных курсах для медицинского факультета. Собираюсь стать хирургом.

Капитан долго буравил меня глазами.

– Ладно, Киз, придется вашей персоной довольствоваться, раз других нет. Вот отойдем подальше от берега – я, под свою ответственность, официально назначу вас фельдшером. В дополнение к обязанностям казначея будете заведовать амбулаторией, принимать больных и после каждой увольнительной проверять людей.

– Но, капитан…

– Никаких «но»! Вы – судовой фельдшер, и точка.

Уже уходя, он добавил:

– В шахматы играть умеете?

– Да, сэр.

– Хорошо играете?

– Средне.

– Отлично. Сегодня же сыграем. После ужина.

Едва он скрылся, я плюхнулся на стул. Точнее, мы плюхнулись – я и мой разинутый рот. Еще бы. Одно дело – бинтовать ссадины и раздавать аспирин бойскаутам в «рейсе», который длится аж целый уикенд. И совсем другое – пользовать сорок человек в открытом море.

Тем вечером я выиграл у капитана партию в шахматы, но, заметив досаду в его синих глазах, решил, что слишком часто такое случаться не должно.

Назавтра, разбуженный шумом двигателей, я бросился вон из каюты. Хотелось посмотреть, как «Полярная звезда» поднимает якорь и покидает порт. Увы, я опоздал. Выбравшись по лестницам на палубу, где в войну помещалась орудийная установка, которой надлежало защищать судно от авианалетов, я стал озираться – однако открылся мне лишь морской простор, ограниченный линией горизонта. Да, подумал я; тут не Ист-Ривер, и я не на «Летучем голландце-3», откуда всегда видна земля.

Внезапно я отринул все земные заботы, планы и обязанности. Волнения и конфликты свалились с моих плеч, словно старая кожа. Я ощутил блаженное освобождение. Раз не видно земли, значит, нет и реальности – ни жизни, ни смерти. Отныне ничто не важно – кроме моря, кроме морского «здесь» и «сейчас».

Впервые в жизни я попал в стихию воздуха и воды, испытал «чувство океана» и понял, чтó тянет к морю старых морских волков вроде тех, которых я навещал в «Тихой гавани».

В шестнадцать, только-только зачисленный в морские скауты, я частенько ездил на Статен-Айленд в дом для престарелых моряков. Там я познакомился с настоящим, просоленным морской водой и прокопченным солнцем морским волком. Мы подолгу молча сидели в комнате для посетителей, с трубками. Я – в отутюженной скаутской форме и в жестком бушлате, он – в черной вязаной шапочке и тоже в бушлате, только видавшем виды, плотно запахнутом – старик боялся сквозняков. Он имел привычку внезапно схватить меня за запястье, вперить мне в лицо взор слезящихся глаз и начать очередную историю о своих былых странствиях. А передо мной вставали картины, навеянные «Сказанием о старом мореходе»:

Подобно Старому Мореходу, мой морской волк не давал мне уйти, покуда не выслушаю, как его корабль сбился с курса и лег в дрейф среди водорослей, которые, как и все саргассы мира, несло к чудовищной воронке Северной Атлантики, так называемому Саргассову морю.