Палач. Книга 2 - Александр Ачлей

Светлана перепугалась. Она быстро набрала телефон подруги, проживающей на севере столицы:

— Мариша! У нас тут такое творится! Народу на улице! Народу!!!

— Да у нас то же самое!!! — перебила Светлану подруга.

Больница, в которой находился Глоб, оказалась на пути обезумевшей толпы. Глоб, услышав доносившиеся с улицы крики, быстро вскочил с постели и подбежал к окну.

— Началось! Слава Богу!!! — он быстро перекрестился и собрался было покинуть палату, как увидел стоящую в проеме медсестру Танечку, смотревшую на него полными ужаса глазами.

— Не пущу! — решительно заявила она.

— Так! Слушай меня внимательно! — Глоб взял Таню за плечи и, глядя прямо в глаза, продолжал: — Мне сейчас надо быть там. Там много молодых и неопытных. Глупостей натворят. А я офицер. Я знаю, что и как надо делать. Быстро принеси мне мою одежду и обувь. Как все закончится, я обязательно вернусь и женюсь на тебе. — После этого он развернул ее к выходу, а сам опять устремился к окну. Таня вернулась минут через десять. Глоб быстро переоделся, подошел к девушке, приподнял ее и молча поцеловал в губы. Все получилось абсолютно естественно. И у него поднялось настроение. Через мгновенье он был уже в гуще толпы, которая сразу признала в нем своего вожака. Люди перестали бросаться на ни в чем не повинные автомобили и киоски, и толпа сама собой стала приобретать организованный вид. Среди восставших появились свои командиры. И это происходило на всех окраинах Москвы.

Столь быстрое оседлание волны бунта наталкивало на мысль, что восстание все-таки готовилось оппозицией. И сейчас реализовался один из планов, подготовленных либо Военно-державным союзом, либо Союзом офицеров, двух про-уральских организаций, объединявших в основном ветеранов армии, флота и спецслужб.

В общем, к двум часам пополудни правительство Московии, ее президент и парламент оказались зажатыми в пределах Бульварного кольца. На основных подступах к центру были сосредоточены батальоны ОМОНа, подразделения милиции и внутренних войск. Клинья народных дружин уперлись в это препятствие и остановились. Никто не хотел начинать первым.

Кузьмич находился в первых рядах милицейского заслона, преградившего дорогу восставшим в районе Ордынки и Полянки. Приказ, который они получили перед выходом, звучал однозначно: в случае неповиновения и попытки прорваться в центр открывать огонь на поражение. Но Кузьмич, глядя в глаза своим соотечественникам, точно знал, что лично он стрелять не будет.

Со стороны восставших стали раздаваться крики: «Пропустите, братки, по-хорошему! Хватит сволоту всякую защищать. Все равно им всем кирдык. Пущай валят отсюда». Толпа медленно наседала на милиционеров. Кто-то передернул затвор автомата. Кузьмич резко обернулся и увидел, как один из собровцев наводит ствол на людей. Еще мгновение — раздалась короткая очередь. Толпа чуть просела, охнула и тут же опрокинулась на заслон, разметав его на части. Кузьмич сам не заметил, как оказался в гуще толпы, громящей пытающихся оказать сопротивление ментов.

Глоб со своим отрядом подошел к центру со стороны Сухаревской площади, где им преградили дорогу войска внутренних войск.

— Не стреляйте! — он вышел вперед. — Я русский офицер! Все равно вы этих засранцев, сидящих в Кремле, не спасете. Давайте на нашу сторону! — кричал он, приближаясь к первому ряду оцепления. Когда ему оставалось сделать всего пару шагов, прогремел выстрел. Глоб посмотрел туда, откуда он раздался, затем на свою залитую кровью грудь и рухнул замертво на землю. После этого уже никакая сила не могла сдержать напора восставших. Они прорвали оцепление и ринулись к Кремлю.

К исходу дня восстание завершилось полной победой оппозиции. Президент Московии и его жена пытались бежать, но их вертолет, ставший последним пристанищем для этой еще вчера безгранично счастливой супружеской пары, был подбит при попытке взлететь с Соборной площади. Части московской элиты удалось бежать. Но огромное число депутатов, сенаторов, олигархов и высокопоставленных чиновников было буквально растерзано толпой, ненависть которой не могли охладить ни их вожаки, ни холодная вода из брандспойтов. Сформированное правительство народного доверия на первом же своем заседании обратилось к руководству Уральской Республики с просьбой о воссоединении под эгидой Екатеринбурга.

Дин открыл глаза. Сколько он пробыл в бессознательном состоянии — сказать было трудно. Скорее всего, минут 10–15. «Хорошо, что шапочку эту плавательную надел. Удар соскользнул. Основная сила на плечо пришлась. А вы ехидно улыбались, Виктор Геннадьевич», — беззлобно вспомнил Дин своего благоприобретенного в Венеции товарища. Он пытался пошевелить руками — связаны. Ноги тоже. Подтвердились самые худшие подозрения — он лоханулся. «Кто же так легкомысленно лезет в неизвестность? — подумал он. — Вот и получил по полной программе».

Дин обвел глазами помещение. Рядом — ножка кресла. К ней примотана грубым скотчем нога Артемьева. В том, что прикованный к креслу человек — Артемьев, сомнений не было. Дин, упершись спиной в ножку мощного кресла, сумел-таки встать и зубами вырвать кляп изо рта узника.

— Ты кто? — после вполне ожидаемого приступа кашля спросил тот слабым голосом.

— Артемьев? — повторил свой вопрос Дин.

— Так точно, — по-военному ответил узник.

— Что случилось-то? Почему связанный? — спросил Дин и, потеряв равновесие, рухнул на пол.

— Любовь, мать ее! Ведь учили же… На работе никаких посторонних связей. Никаких любовей-морковей. И все-таки вляпался!

— Так это она тебя из ревности, что ли, так обработала?

— Если бы… — и Артемьев начал излагать, что с ним произошло.

— На днях я встречался с одним из наших…

— Давай короче! Про перестрелку в траттории, покушение на тебя и убийство твоего собеседника в курсе, — перебил его Дин.

— В общем, после такого расклада идти мне было некуда. Благо накануне познакомился с местной жительницей. Пошел к ней на виллу. То есть сюда. Чего меня черт дернул? Ну, здесь вроде как все удобно. Прислуга. Завтраки, обеды, ужины. Тишина и покой. Безопасность. Собачки охраняют. А главное, никто не знает, кто я и откуда. Да и от местной резидентуры, пока обо всем не договорились, лучше держаться подальше. Кто их знает, какие у них планы. Не успел зайти, как вдруг на меня кто-то бросается. Сзади. Ну я, конечно, хоть и не ожидал, но все-таки прореагировал. Оказалась итальянка эта, пришибленная.

— На него женщины от страсти бросаются, а он ее пришибленной называет…

— Во-во, от страсти. Ну ее, эту страсть долбаную куда подальше. В общем, объятья, поцелуи. Все искренне. И даже на каком-то надрыве. Она с меня глаз не сводит. Все какие-то молитвы католические шепчет. То плачет. То смеется. И такая вся доступная, нежная. В общем, из спальни не выходили почти сутки. Я и на встречу уйти не смог. Она не отпускала. А сегодня утром взяла меня за руку и повела сюда, в подвал. Посадила в это кресло гребаное. Стала руки вязать. Ну, думаю, сексуальные игрища затеяла. Жутковато. Но особо не парюсь. Опасений не чувствую. Интуиция, мать ее, молчит. Она мне все улыбается. Обернет руку лентой этой клейкой — целует. Нежно так. Классно. Притянет очередным стежком ногу к креслу — грудью прижмется к колену. Я, дурак, млею. Расслабился. В общем, повязала полностью. И ушла! Ничего не объясняя. Ничего не сказав. Вот и сижу уже хрен знает сколько времени. Все бы ничего. Только вот ссать хочется ужасно…