Две Дианы - Александр Дюма

– О, монсеньор, вы слишком добры, – смутился Габриэль, – и я не знаю…

– Вот уже пять лет вы храбро сражаетесь в моей армии, – сказал герцог, – а ни разу не приняли от меня ни одного денье. У вас должна быть нужда в деньгах, черт возьми! Деньги надобны всем. Я вам предлагаю их не в дар и не в долг, а как возмещение ваших расходов. Бросьте со мною чиниться, и хотя, как вы знаете, мы весьма стеснены…

– Да, я знаю, монсеньор, что вашим великим замыслам недостает иной раз мелких сумм, а я столь мало нуждаюсь в деньгах, что сам собирался вам предложить несколько тысяч экю для нужд армии…

– В таком случае я их принимаю, ибо они, признаться, не лишние. Но неужели для вас решительно ничего нельзя сделать, о вы, не ведающий желаний молодой человек? Не нужны ли вам титулы, например?

– Благодарствуйте, монсеньор, в них у меня тоже нет недостатка, и, как я уже вам сказал, цель моих устремлений – не внешний блеск, а только слава! И так как вы полагаете, что здесь я многого не добьюсь и едва ли еще смогу быть вам полезным, то я бы с превеликой радостью отвез королю в Париж, к свадьбе вашей августейшей племянницы, завоеванные вами в Ломбардии и в Абруццо знамена. И вы бы меня совершенно осчастливили, если бы соблаговолили засвидетельствовать перед всем двором в сопроводительном письме на имя государя, что некоторые из этих знамен были захвачены лично мною, притом не без риска!..

– Что ж, это сделать нетрудно, и вдобавок это будет справедливо, – сказал герцог де Гиз. – Мне, правда, жаль расстаться с вами, но, если во Фландрии вспыхнет война, разлука наша будет непродолжительна. Ведь ваше место там, где сражаются! Когда же вы хотите ехать, Габриэль, чтобы вовремя доставить королю эти свадебные подарки?

– Чем раньше, тем лучше, монсеньор, если свадьба назначена на двадцатое мая.

– Это верно. Так поезжайте завтра, Габриэль, вам и то придется спешить. Идите спать, мой друг, а я тем временем напишу для вас рекомендательное письмо королю и ответ брату, который вы ему передадите, на словах же скажите, что я надеюсь уладить дело с папой.

– Возможно, монсеньор, – сказал Габриэль, – что мое присутствие в Париже будет способствовать желательному для вас исходу этого дела. Таким образом, и отъезд мой послужит вам на пользу.

– Вечная таинственность, виконт д’Эксмес! Но с вами к ней привыкаешь. Прощайте! Желаю вам спокойно провести последнюю ночь в моем лагере.

– Завтра утром я приду за письмами и вашим напутствием, монсеньор. Я оставляю у вас моих людей. Разрешите мне только взять с собой двоих из них, а также моего оруженосца Мартен-Герра – такого провожатого мне достаточно. Он предан мне и храбр, на всем белом свете он боится только двух вещей: своей жены и своей тени.

– Как так? – рассмеялся герцог.

– Монсеньор, Мартен-Герр сбежал из дому – дом его близ Риэ, в Артиге, – спасаясь от своей жены. Он ее обожал, но она его частенько поколачивала. Еще до обороны Меца он поступил ко мне на службу. Но его жена или сам дьявол время от времени является ему под видом двойника и начинает его мучить. Да, вдруг он видит рядом с собою другого Мартен-Герра, свой собственный образ, похожий на него как две капли воды, и это приводит его в ужас. А вообще говоря, пули для него ничего не значат и он мог бы один пойти на штурм редута и захватить его. Он дважды спас мне жизнь.

– Возьмите же с собой этого доблестного трусишку, Габриэль. Завтра на рассвете будьте готовы.

Ранним утром Габриэль был уже на ногах: он провел в мечтах бессонную ночь; явился за последними наставлениями к герцогу де Гизу и 26 апреля в шесть часов утра отбыл в Рим, а оттуда в Париж в сопровождении Мартен-Герра и двух слуг.

20 мая. Париж. Лувр. Комната ее светлости, вдовы великого сенешаля де Брезе, герцогини де Валантинуа, называемой обычно Дианой де Пуатье. На дворцовых часах пробило девять. Госпожа Диана, вся в белом, кокетливо прилегла на покрытый черным бархатом диван. Рядом с ней на стуле сидел король Генрих II.

Комната Дианы де Пуатье блистала несказанной роскошью. Живопись на полотнах Приматиччо[8]изображала различные охотничьи эпизоды, главною героиней которых была, разумеется, Диана, богиня охоты и лесов. На золоченых расписанных медальонах и панно повсюду виднелись соединенные гербы Франциска I и Генриха II. Бесконечные и разнообразные эмблемы Дианы – Луны, множество девизов, по большей части начертанных по-латыни, делали честь изобретательности декораторов. А что стоили восхитительные арабески, обрамлявшие эмблемы и девизы, или изящные предметы меблировки!

Диана была одета в белый пеньюар из необычно тонкой и прозрачной ткани. Воспроизвести же ее удивительную красоту и совершенство форм было бы не под силу даже самому Жану Гужону.[9]Что касается возраста, то его у нее не было. В этом отношении, как и во многих других, она была подобна бессмертным богиням. Рядом с нею казались морщинистыми и старыми самые свежие и юные красавицы.

Она была достойна любви двух королей, которых одного за другим обворожила. «Воля женщины – божья воля», – говорит французская поговорка, и Диана была в течение двадцати двух лет единственной возлюбленной Генриха II.

Генрих был смугл, черноволос, чернобород и обладал, по словам современников, обаятельной внешностью. Наряд его был на редкость богат: атласный зеленый кафтан с белыми прорезями, отделанный золотыми вышивками; берет с белым пером, блиставший жемчугом и алмазами; двойная золотая цепь с подвешенным к ней медальоном ордена Святого Михаила; шпага работы Бенвенуто;[10]белый воротник из венецианского кружева и, наконец, бархатный, усеянный золотыми лилиями плащ, изящно ниспадавший с его плеч.

Но, рассматривая короля и его фаворитку, не пора ли нам их послушать?

Генрих, держа пергамент в руке, читал вслух любовные стихи, чередуя чтение с мимическими паузами:

Ротик милый, ротик малый,

Как шиповник светло-алый,

Расцветающий в бору

Поутру.

Ты душистый, ты цветущий,

Как малина в темной куще,

И нежнее во сто крат,

Чем прозрачные росинки,

Что, повиснув на кувшинке,