Здесь обитают призраки - Джон Бойн

От такого унижения я вспыхнула и еле подавила желание пнуть его ногой. Я не постигала, отчего папенька ни разу не обмолвился о том, что дом ему не принадлежит, отчего, когда я пошла на службу, ни единожды не предложил совместно платить ренту. В любой иной день я бы огорчилась до слез, однако ныне это расстройство оказалось лишь очередным в ряду бесконечных расстройств, и, припомнив объявление в газете, я в тот же вечер села и составила письмо о соискании места, а наутро перво-наперво кинула его в почтовый ящик, опасаясь иначе передумать. Во вторник и среду дел выдалось невпроворот — я разбирала папенькины вещи и вместе с Джесси наводила чистоту в его спальне, дабы обиталище это ничем не выдало прежнего обитателя. Я написала в музей мистеру Хестону, и тот охотно принял от меня в дар папенькины насекомые книги и корреспонденцию. Все романы мистера Диккенса я сложила в коробку и спрятала в глубине гардероба, ибо смотреть на них мне теперь стало невыносимо. А утром в четверг прибыло письмо из самого Норфолка — в нем сообщалось, что моя подготовка представляется автору удовлетворительной и он предлагает мне место, не видя нужды в собеседовании. Разумеется, я удивилась. В объявлении значилось «срочно», но откуда этот X Беннет знает — может, я вовсе ему не гожусь? И однако же он готов доверить мне благополучие своих детей.

Я, естественно, сомневалась, благоразумно ли преображать свою жизнь столь решительно, но предложение уже поступило, и, сочтя, что перемена обстоятельств пойдет мне на пользу, я в то же утро явилась в кабинет к миссис Фарнсуорт и вручила ей свое уведомление об увольнении, каковое она приняла с великим неудовольствием, отметив, что я бросаю школу на произвол судьбы посреди года, — откуда ей сию минуту взять другую учительницу для маленьких? Покаявшись, я, нечестивое создание, сыграла на своем горе, дабы отвести от себя дальнейшие упреки; в конце концов она поняла, что решение мое окончательно, неохотно пожала мне руку и пожелала успехов. Днем я покинула школу Святой Елизаветы, и душу мою рвали на части восторг и кромешный ужас.

В пятницу — и недели не истекло с того дня, когда мы с папенькой под проливным дождем бежали в Найтсбридж, и семи дней не прошло с тех пор, как мистер Диккенс прибыл в лекторий и узрел в зале более тысячи преданных поклонников, потеющих в тесноте, — я заперла наш дом, отпустила Джесси, уплатив ей за лишнюю неделю, и села в поезд, направлявшийся в графство, где я прежде не бывала, дабы приступить к работе на семейство, с коим не была знакома, в должности, какой никогда не занимала. Минувшая неделя полнилась событиями и переживаниями — и это еще мягко сказано. Но я не стану утверждать, будто она потрясла мою душу сильнее, нежели предстоявшие недели, — это было бы ложью чистой воды.

На удивление солнечно было в Лондоне, когда я уезжала. Город замыслил свести в могилу возлюбленного моего папеньку, но, исполнив жестокую свою затею, вновь ублаготворялся великодушием. Я питала к Лондону неприязнь, сама тому удивляясь, ибо всю жизнь любила столицу; однако же, когда поезд отходил с Ливерпуль-стрит, а в окно, ослепив меня, ворвалось солнце, я сочла, что город этот бессердечен и неправеден, — он был точно старый друг, неизвестно почему оборотившийся против меня, и мне не терпелось с ним распрощаться. В ту минуту я полагала, что смогу всю жизнь провести в довольстве, ни единожды больше не узрев Лондона.

Напротив меня сидел молодой человек моих лет, и, хотя с посадки мы не обменялись ни словом, я дозволяла себе то и дело бросать на него украдчивые взгляды; он был весьма привлекателен, и как я ни старалась сосредоточить внимание на полях и крестьянских домах, пролетавших мимо, глаза мои вновь возвращались к его лицу. Он напомнил мне Артура Кавена, вот в чем подлинная истина. На въезде в Колчестер я заметила, что спутник мой сильно побледнел, а глаза его наполнились слезами. На миг он зажмурился, вероятно надеясь сдержать поток соленой влаги, но, едва снова открыл глаза, несколько слезинок скользнули на щеки, и он отер их платком. Поймав мой взгляд, он ладонью провел по лицу, и мне отчаянно захотелось спросить, все ли с ним благополучно, не хочет ли он поговорить, но, какова ни была его сердечная боль, какая беда ни лишила его власти над чувствами, делиться ими он не желал; едва поезд тронулся, молодой человек встал и, смущаясь своей явственности, перешел в другой вагон.

Разумеется, оглядываясь назад, я понимаю, что в ту неделю строила прожекты неблагоразумно и сгоряча. Шок держал меня в тисках, за семь кратких дней вся жизнь моя обрушилась; мне надлежало утешаться работой, школой, маленькими своими подопечными и даже обществом дам, подобных миссис Фарнсуорт и Джесси, но я опрометчиво замыслила бросить все то, что знала с детства, покинуть улицы в окрестностях Гайд-парка, где играла малышкой, и Серпентайн, что по сей день напоминал мне о Фонарике, и извилистый лабиринт переулков, что приводил меня из дома в знакомую классную комнату. Я отчаянно желала перемен, однако можно ведь было раздвинуть шторы в темной спальне наверху, где лишились жизни оба моих родителя и маленькая сестра, распахнуть окна, проветрить, впустить добрый, честный лондонский воздух, подновить комнату, вернуть ей уют, превратить в обиталище жизни, а не смерти. Все это я оставляла в прошлом, уезжала в чужое графство — и для чего? Учить неизвестно сколько детей в семье, которая, предлагая мне место, даже не прислала никого со мною познакомиться. Глупая девчонка! Могла ведь остаться. Могла жить счастливо.

В Стоумаркете лондонское солнце сменил холодный ветер, что задувал в поезд и немало меня угнетал; к вечеру, когда поезд добрался до Норвича, ветер стих и опустился густой туман, желтушное марево, вновь напомнившее мне о доме, который я так тщилась забыть. Когда поезд приблизился к вокзалу Торп, я вынула из чемодана письмо, полученное утром накануне, и раз в десятый его перечла.

Годлин-холл,

24 октября 1867 г.

Уважаемая мисс Кейн!

Благодарю за Ваше обращение. Ваша квалификация приемлема. Вам предлагается место гувернантки согласно условиям, указанным в «Морнинг пост» (номер от 21 октября). Вас ожидают вечером 25-го, пятичасовым поездом. У вагона Вас встретит Хеклинг из Годлина. Прошу не опаздывать.

Искренне,

X Беннет.

Снова перечтя письмо, я отнюдь не в первый раз отметила, сколь своеобразно оно составлено. Писали как будто наспех, снова не упомянули, сколько детей будет под моим присмотром. И кто такой этот «X Беннет», не дописавший «эсквайр» к фамилии? Джентльмен ли он или, быть может, заведует обедневшим хозяйством? Чем он занимается? Ни малейшего намека. Поезд подкатил к перрону, и я вздохнула в некоторой тревоге, однако вознамерилась быть сильной, что бы ни сулило мне будущее. В последующие недели это решение сослужило мне добрую службу.

Я сошла из вагона и огляделась. В густом сером тумане ничего не было видно, однако другие пассажиры куда-то шли, и я, решив, что отыщу выход, если последую за ними, тоже зашагала; позади загрохотали двери вагонов, и свисток сигнальщика оповестил об отправлении поезда в обратный путь. Кто-то пробежал мимо, торопясь успеть в вагон, и, вероятно, не разглядев меня в тумане, одна женщина столкнулась со мною, выбив чемодан у меня из рук и уронив свой багаж.