Алиедора - Ник Перумов

…К «Побитой собаке» она добралась в середине дня. Живот протестовал уже так громко, что, казалось, это слышно всем и каждому на тракте. Постоялый двор стоял на отшибе, стены покосились, крыша местами просела, широченное крыльцо с балясинами и вовсе выглядело так, словно угодило под великанскую палицу. Однако из распахнутых дверей пахнуло жарким — да так, что Алиедора поняла: она скончается в страшных мучениях, если немедля не съест хоть кусочек.

Она даже не убрала под берет пышные пряди. От кого ей тут скрываться?

…В «Побитой собаке» было жарко, чадно, нечем дышать. Пылало пламя в огромном, на треть зала, очаге — над ним крутились вертела с насаженными на них тушками. Может, лесные ушаны, а может, и домашние шерстистики — но об этом Алиедора тогда и помыслить не могла.

А старик мастеровой говорил, как оказалось, чистую правду. В трактире собрался отвратный, на взгляд Алиедоры, люд — непохожий на её родных меодорцев. Жуткого вида лохмотья какой-то мешковины соседствовали с обносками некогда богатых камзолов. Запах жареной требухи смешивался с вонью немытых тел; по засаленным космам кое у кого из посетителей ползали насекомые.

Тут хватало самого разного народа — калеки на костылях, нищие побирушки, непонятно что делающие в трактире, у них ведь нет денег; громилы самого разбойного вида, увешанные оружием, несмотря на действующий королевский запрет носить оное всем неблагородным сословиям, если только они не состоят на службе, скажем, в охране купеческого каравана.

Нельзя сказать, что с появлением Алиедоры в трактире «настала мёртвая тишина»; на неё, конечно же, плотоядно уставились с полдюжины пар глаз, однако к этому она была готова. В конце концов, не девочка, а — почти что! — мужняя жена, знающая, что к чему в настоящей жизни. Пусть себе зыркают.

— Трактирщик!

Содержатель «Побитой собаки» отнюдь не спешил к знатной посетительнице с обязательным «что угодно благородной доньяте?». Отличить его от прочих оборванцев можно было разве что по донельзя грязному фартуку.

— Хозяин? — уже с некой робостью повторила Алиедора.

— Чё нать? — не поворачивая головы, осведомился тот.

— Жаркого мне и вина, самого лучшего!..

— Чё? — Трактирщик соизволил наконец обернуться и вдруг заржал, показывая пеньки сгнивших зубов. — Вина? Самого лучшего? Буа-га-га! — заревел он, словно Алиедора отмочила невесть какую смешную шутку.

Несколько оборванцев тоже захохотали. А двое громил бандитского вида и вовсе двинулись к девушке с самыми что ни на есть гнусными ухмылками.

Алиедора ощутила, как живот скрутило судорогой. Правая рука легла на рукоять тесака, хотя умом она понимала, что надо уносить ноги. Но скакун её устал, да и она ничего не ела со вчерашнего дня…

— Ка-акая птичка-бабочка! — прогнусил один из громил, подходя вплотную. Другой попытался зайти Алиедоре за спину, и девушка невольно попятилась — прочь, за порог. Однако в плечи ей тотчас вцепились ещё чьи-то руки, резко толкнули обратно, в жаркую духоту трактира. Уже гоготала добрая половина собравшихся — кто-то вскакивал на столы, чтобы лучше видеть.

Алиедора и глазом моргнуть не успела, как оказалась растянутой поперёк стола — ноги остались на полу, один из громил держит за руки, прижимая запястья к липкой столешнице, а другой, с сопением облапив за талию, шарит по застёжкам пояса, где и кошелёк, и всё прочее — в привешенных сумочках.

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, как с ней собираются обойтись. Трудно поверить, чтобы вот так сразу… едва завидев…

Алиедора истошно завизжала, перекрыв даже гнусный гогот оборванцев. Попыталась лягаться — бесполезно, сразу же зажали и ноги. Застёжка пояса наконец уступила, кожаные штаны стали предательски съезжать, на шее она ощутила чужое смрадное дыхание; чьи-то пальцы больно вцепились ей в грудь.

— А-а-а-а-а-ай!!!

Не укусить, не пнуть, не оцарапать…

Державшего её руки громилу слишком привлекло созерцание её обнажившихся прелестей, с раззявленных губ стекала слюна. Его толкнул другой оборванец, явно недовольный обзором, и потная лапища, прижимавшая к доскам запястье Алиедоры, чуть ослабила хватку.

Пальцы беглянки метнулись к бесполезно болтавшемуся тесаку — никто из насильников даже не потрудился сорвать его и отшвырнуть в сторону. Отмахнулась — слепо, в ужасе, не видя куда…

Руки внезапно стали свободны. А державший их громила молча оседал, прижав обе грязные лапищи к рассечённому наискось лицу — лезвие тесака прошло от правого угла рта через нос и левый глаз, окончив кровяной росчерк возле левого виска.

— Ы? — выдохнул кто-то за спиной Алиедоры.

Ничего не соображая, она вновь ткнула тесаком — угодив кому-то под ребро.

Терзавшие её пояс руки исчезли, кто-то падал рядом, кто-то замахнулся, свистнула дубинка и врезалась в столешницу. Алиедора крутнулась, снова завизжала — и тут по всей таверне пронёсся жуткий треск, словно десятки и сотни могучих челюстей впились в опорные столбы, «Побитую собаку» наполнил едкий кислый запах, от которого запершило в горле и из глаз полились слёзы.

Алиедора не знала, что заставило её первой завопить: «Гниль!»

А столы уже опрокидывались, разваливались камни очага, падали вертела, и очумело верещал несчастный поварёнок при виде падающего в угли жаркого. Доски пола трещали и лопались, летели щепки, и прямо посреди таверны вспучивался чудовищный пузырь. Чему там было надуваться, в подполе, что удерживало смертельный яд? Кто знает, отчего он не разлился сразу?

Выбивая окна и двери, бросая всё, что мешало бежать, впереди яда Гнили хлынул гной человеческий. Об Алиедоре все разом забыли — и даже громила с рассечённым лицом выл, пытаясь отползти прочь.

У коновязи рвал постромки вороной Алиедоры. Чуть не падая, она метнулась к нему, увидала, как сразу двое оборванцев вцепились в повод скакуна — только лишь для того, чтобы оказаться под острыми раздвоенными копытами. Боевой жеребец пробивал ими кованые доспехи.

Стены «Побитой собаки» разъезжались, проваливалась крыша, кислый запах стал совершенно нестерпимым. Визжа, доньята Венти взлетела в седло, скакун захрапел, не нуждаясь в понуканиях. Оборванцы и громилы, разбойники и побирушки — все с воем разбегались сейчас в разные стороны, а внутри «Собаки» раздался вдруг громкий хлопок, крыша осела окончательно, а изо всех щелей хлынул поток гнилостно-желтоватых многоножек.

Алиедора знала, что такое Гниль. Страшное бедствие доселе обходило стороной владения сенора Деррано, однако в окрестностях замка Венти как-то случилось. От него не было иной защиты, кроме каменных стен да молитвы — и то сказать, даже гранит поддавался, уступая напору неутомимых челюстей. Счастье, что многоножки жили только от рассвета до заката и не дольше, — иначе не спасли бы никакие стены.

Гайто доньяты растоптал несколько самых шустрых тварей и рванулся, огромным прыжком переносясь через выплеснувшуюся из развалин таверны мутно-жёлтую, шелестящую множеством ног волну. Вороной взревел, словно его дикий сородич во время гона, и помчался так, что в ушах Алиедоры засвистело.