Пандем - Марина и Сергей Дяченко

– Откуда ты знаешь, чего достоин человек? Что ты вообще знаешь о человеке? Что ты сделаешь с теми, кто не хочет покоя и счастья, а хочет крови и мяса? Рабов? Власти?

– Будем пробовать, – кротко отозвался Пандем. – Видишь ли, Ким, в моих ведь силах прямо сейчас, не поднимаясь со стула, устроить всем-всем, младенцам и старикам, цивилизованным и диким – полное удовольствие от каждой прожитой минуты. Они будут ощущать себя счастливыми изо дня в день. Они будут подниматься с улыбкой и с улыбкой засыпать…

Ким обернулся от окна:

– Ты сказал, что ты не кукловод…

– Ты мне не доверяешь, – Пандем улыбнулся. – Боишься. Ждёшь подвоха… Почему так нельзя?

– Потому что это модификация. Запрограммированная личность перестаёт быть человеком.

– Тогда я верну тебе твой вопрос: что ты вообще знаешь о человеке? Почему несчастное бездумное существо, живущее от драки к совокуплению, более человек, нежели другое такое же, но счастливое и не опасное для окружающих?

Ким молчал. Небо светлело.

– Ладно, – Пандем вздохнул. – Ты меня прости… Я ведь в какой-то степени – ты. Я знаю, как тебе противна эта идея – модификация личности. Отвратительна… Но вот, скажем, отобрать у человека его фобию, его навязчивую идею – преступно?

Ким напрягся.

– Я не об Арине, – быстро сказал его гость.

Знает.

Через двор по диагональной дорожке брёл дворник, мерно взмахивая невидимой в полумраке метлой.

– Психические заболевания, – тихо продолжал Пандем. – Патологии и пограничные состояния. Можно модифицировать? Не отвечай… Ты спросишь, где граница между патологией и нормой. Ты спросишь, как далеко можно зайти, однажды взявшись за воображаемый скальпель. Если корректировать поступок не убеждением и уж, конечно, не наказанием, а вмешиваться на уровне мотивации… Погоди! Ты спросишь, с какой радости я вообще берусь что-либо корректировать. Я отвечу: с той же самой, с которой ты берёшься лечить больного. Вот я вылечил твоих пациентов успешнее, чем это выходило у тебя. Что, я не нарушил при этом правила, к которым ты привык? Что, мир, где люди не убивают и не унижают, слишком хорош для тебя? Что естественно, то неприкосновенно?

Хорошо бы всё-таки проснуться, сумрачно подумал Ким.

– Не отвечай мне, – тихо сказал Пандем. – Я сейчас оставлю тебя в покое, ты просто перевари ещё и это… И не беспокойся об Арине. Ей больше не угрожают никакие депрессии.

Он легко поднялся с табуретки. Ким увидел, что на ногах у него растоптанные тапочки, те самые, которые предлагались родственникам, зашедшим в гости.

Выйдя вслед за гостем в прихожую, Ким на всякий случай встал в дверях комнаты, где спала жена. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания – стоя на одной ноге и упёршись тощим задом в дерматин входной двери, он завязывал шнурки на кроссовке. Шнурки были длинные, толстые и не очень чистые.

– Только, – сказал мальчик, выпрямляясь, – только, когда окончательно поверишь в моё существование… не ищи способов меня уничтожить. Потратишь время… Это первейший рефлекс – убрать неведомое, взорвать чужое, прихлопнуть непознаваемое. Но тебе же будет тошно от таких мыслей. Ты врач, а не убийца… А кроме того, я сказал тебе честно и совершенно искренне: если бы я выбрал путь модификации – все были бы уже счастливы, окончательно и давным-давно. И Арина, и ты… До свидания.

И он ушёл, деликатно придержав пальцем язычок замка – чтобы щелчком не разбудить Арину.

Ким остался стоять в прихожей.

– Привет, brother, – сказал весёлый голос в трубке. – У меня день рождения, я принимаю поздравления… Итак?

– Погоди, – сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь утра, заснуть удалось только час назад). – Погоди… Какой сегодня день?

– Рабочий, – радостно уверил голос. – Скажешь, только что собирался мне позвонить?

– Я спал, – признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина уже поднялась.

– С чего бы это? – удивился голос. – Ах, ты же в отпуске, а я думала, ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой дне рождения…

– Когда это я забывал о вашем дне рождения?!

– Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо сейчас, а то она на работу уйдёт.

– С днём рождения, Александра, – сказал Ким, потирая свободный от трубки висок. – Расти большая и красивая.

– Во-от, – голос в трубке был доволен. – Прости, brother, я честно не подумала, что ты ещё дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как понял, приём?

…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома:

– Ты знаешь… Не братик и не сестричка.

– А кто?! – поразился семилетний Ким.

Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объёмистую бутылку коньяка):

– Две… две сестрички. Вот это номер!..

* * *

Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал её первый утренний взгляд – оказалось, что ей лучше. Ещё некоторое время он боялся ошибиться – но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…

– Пандем.

Тёмный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.

На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.

– Уйди, – одними губами попросил Ким.

Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел своё отражение – искажённое, будто в кривом зеркале.

Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:

– Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.

– Я сам, – быстро возразил Ким. – Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.

– Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, – помедлив, сказала Арина.

– Да? – спросил Ким так удивлённо, как мог.

– Крышку завинчивай, – Алина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. – Они же испаряются и воняют.

– Ага, – сказал Ким и отвёл глаза.

* * *

Только время, думал он, следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твёрдо; существуют две только вероятности, только две, все прочие – производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьёзно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдаёт. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… ещё большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, чёрт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизёров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку – что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день – значит, весь мир бредил…