Дерево на крыше - Виктория Токарева

Вера все умела понять и не озлобиться. В ней совсем не было зла. Она все воспринимала как благо. Господняя воля.

После ладожской Дороги жизни, когда твой грузовик ползет в колонне, сверху гудят немецкие самолеты, разрывы слева и справа, столбы воды и расколотого льда и уходящие под воду грузовики с живыми и теплыми людьми, – после этого все, что предлагала жизнь, – все хорошо. И даже замечательно.

* * *

Мальчик был назван Иван, в честь Ивана Богослова.

Это имя ему очень шло. Иванушка – и больше никто. Большие синие глаза, белые, платиновые, волосы. Пастушок.

«Из наших. Из ивановских», – думала Вера.

Она его мыла, купала, кормила, гуляла – все по часам и по минутам. И не уставала. Бог давал силы. Вера была готова нести любые нагрузки, потому что она делала главное дело своей жизни.

– Счастье! – страстно произносила Вера, зарываясь лицом в теплое драгоценное тельце. – Счастье…

Мальчик смотрел серьезно, как будто что-то понимал. И самое первое слово, которое он произнес, было:

– Тя-ття, – повторил слово «счастье».

Трудно сказать, как грудные дети видят свою мать. Может быть, лицо Веры казалось Иванушке солнышком, от которого тепло, светло и вся жизнь.

У сыночка были чудесные ручки с длинными пальцами и овальными ногтями, аккуратные ушки, реснички. Он был весь доношенный, доделанный до конца. Само совершенство.

Когда Александр вернется, он влюбится в своего сына – так думала Вера. И даже если не женится, то будет приходить к ним как к себе домой. А Вера с Ванечкой будут его ждать и демонстрировать свои успехи. А если вдруг Александр женится на одной из своих подружек, он все равно будет приходить к Вере и навещать своего сына. Кровь – не вода.

Вера ни на что особенно не надеялась и не рассчитывала. Материнство заполняло ее до краев, и рядом со счастьем материнства все остальное казалось сущей ерундой – роли, положение в обществе, кто что говорит…

Заходили подружки, втайне сочувствовали Вере: мать-одиночка, без особых перспектив на полную семью. А Вера втайне сочувствовала им: бегают, суетятся, юбки треплют, чужих вонючих мужиков обнимают. Разве не лучше прижимать к груди теплого, живого ангела и целовать его в мокрое рыльце… Разве не лучше взращивать свое?

Подруги уходили. Вера ставила кварцевую лампу, чтобы санировать помещение, убить микробы. Открывала окно, очищала воздух. Для нее люди – носители грязи. А ребенок еще маленький и хрупкий. И кто, как не она, долж–на его оберегать и защищать.

Однажды после ухода Вальки Саниной Ванечка стал задыхаться. «Сглазила», – испугалась Вера. Стала читать заговор от сглаза, но ничего не помогало.

Ребенок синел, ловил воздух крошечным ртом. Смотреть на это было невозможно. Казалось, она сама его душит.

Вера заметалась. Вызвала «скорую помощь». «Скорая» отвезла ребенка в детскую Морозовскую больницу.

Веру положили вместе с ребенком. Иначе и быть не могло. Вера все равно пролезла бы к своему мальчику, хоть по стене, как альпинист. Хоть через трубу, хоть на крыльях, как Карлсон, который живет на крыше.

Их поселили в отдельном боксе.

У мальчика оказался ложный круп. Врачи объяснили, что это – аллергическая реакция. На что? Должно быть, на Вальку Санину. У Вальки на голове был буйный парик, на плечах – чернобурая лиса. Сплошная пыль и микробы.

Ванечке сделали укол. Приступ прошел. Но ребенка задержали в больнице еще на несколько дней. Для верности.

От Вальки Саниной исходил не только вред, но и польза. Она позвонила Марго и сказала, что Веру Лошкареву с ребенком забрали в больницу и неизвестно…

Марго почувствовала, как сердце ее заметалось в грудной клетке. Александр был на съемках. Участвовать не мог. Да и какое участие от Александра? Напьется и отключится.

Александр в житейских вопросах – пустое место. А вот Марго – другое дело. Она в состоянии начать войну между государствами и остановить войну. А когда вопрос касается кровного внука…

Марго отправилась в Морозовскую больницу, перетряхнула ее сверху донизу, напугала главного врача, хотя тот был ни в чем не виноват.

Главврач собственноручно, вернее, собственной персоной отправился сопровождать Марго. Он шел рядом со стремительной красавицей средних лет, и ему нравилось ей подчиняться.

Марго вошла в бокс и увидела грудного внука. Он был копия ее мужа, Алексея Ивановича. Лысая голова, брови вниз, нос крючком.

Самое начало жизни и самый конец – идентичны. Природа делает кольцо. Поэтому младенцы и старцы похожи: лысые, много спят.

Марго смотрела на своего внука, и ее сердце плавилось от любви и жалости.

– Я забираю вас к себе, – заявила она Вере.

Вера что-то залепетала: то ли спрашивала, то ли возражала. Но Марго не хотела слушать. Она не могла оставить ребенка на эту вялую овцу Веру. Ребенок – слишком ответственное мероприятие и слишком большое сокровище, чтобы им рисковать.

Вера с Иванушкой переехали в семью Александра. Без самого Александра. Его не спросили. А зачем? Марго и без него все решила.

Счастье Александра – кино. Но кино – это мираж. А готовый ребенок – это реальность, с ногами, руками, мордочкой и даже с говнецом.

Вера и Ванечка поселились у Марго. Генеральская квартира – четыре комнаты, кухня тридцать метров и длинный коридор, хоть катайся на велосипеде.

Вера неделю занималась генеральной уборкой. Солнце сверкало сквозь чистые окна. Но главное солнце – Ванечка.

Алексей Иванович торопился с работы домой, чтобы успеть погулять с внуком. Ему доверяли эту позицию.

Марго просыпалась в хорошем настроении. Как в молодости. За стеной квакал Ванечка. Ни у кого не было таких детей – так ей казалось. На него можно было смотреть не отрываясь. И не надоедало. Марго удивлялась: как соединились в этом мальчике молекулы двух столь разных людей – Веры и Александра. Энергетический взгляд Александра, сразу виден характер. А от Веры – славян–ская милота и общий облик. Казалось, что этот ребенок был всегда. И странно, что когда-то его не было.

На работе у Марго произошла неприятность, а именно – перестановка кадров. Марго была уверена, что ее повысят в должности и зарплате. А повысили некую Микушеву. Был звонок сверху, и несправедливость восторжествовала.

Марго заплакала. Ее кинули и обидели.

Если бы дело происходило не в Москве, а на Кавказе, и если бы у Марго были братья, они начистили бы рожу кому надо. Защитили бы честь сестры. Но дело происходило в Москве. Чистить рожу никто не стал. И даже словесно не обругали. Не будет же муж Марго, генерал тыла и транспорта, материть по телефону начальника отдела кадров.

Марго просто перестала ходить на работу. Ей стало противно. А тут и внук подоспел.