Бог пятничного вечера - Чарльз Мартин

Некоторые квотербеки, то ли по Божьему промыслу, то ли собственными волевыми усилиями, задерживаются дольше других. За это мы их любим. Некоторые становятся великими. Некоторые – бессмертными. Мы возлагаем на них свои надежды, а они взамен делают то, чего не делает никто другой. Одни отдают игре часть себя. Бессмертные отдают все до капли: чтобы сбылись надежды других, нужно опустошить себя. Уберите краски, разговоры и суету, и остается суть: футбол – это война. Жестокая, варварская война. И те, кто играет, это знают. Одни говорят, что играют, чтобы подраться, выплеснуть злость, ненависть. Такие игроки – обманщики. Злостью матч не выиграешь, и после финального свистка футболистов судят не по силе ненависти, а по глубине любви.

Вот почему, когда наши идолы плюют на нас, когда они не ценят то, что ценим мы, когда отбрасывают наши надежды, словно надоевшие одежды, сметают их, словно крошки со стола, боль предательства пронзает душу, и только одно лекарство исцеляет ее.

Ворота исправительного учреждения Уайрграсс захлопнулись за моей спиной по ту сторону. На асфальте под стелющимся серым туманом темнели лужи. Между трещинами проклевывалась трава. Слева, поверх пятнадцатифутовой стены, растянулась колючая проволока. Влажный воздух словно одеялом накрыл меня. На караульной вышке с винтовкой в руках стоял Гейдж. Взмах рукой, кивок, полуулыбка – и все. Тишина. Какой контраст с тем медийным цирком, сопровождавшим мое поступление сюда.

Постояв немного (к лучшему за это время ничего не изменилось), я потихоньку двинулся дальше, подняв воротник и повернувшись лицом к ветру; в плюсе – двенадцать лет на ногах, в минусе – двадцать фунтов живого веса.

На выходе из города мужчина в фургоне, с Библией на приборной доске, предложил подбросить до места, и я уже было согласился, но потом увидел на заднем сиденье его дочь и, поблагодарив, отказался. День клонился к сумеркам. Я поднял руку. Долго ждать не пришлось – остановилась женщина лет сорока с небольшим в похожем на коробку «Шевроле».

– Вам куда?

– Гарди.

– Это где?

– Восточнее Джесапа.

– До полпути могу подбросить.

Я открыл дверцу и сел, стараясь не смотреть ей в лицо и убедившись, что штанина прикрывает лодыжку.

Она, похоже, нервничала и первые двадцать минут больше говорила сама. Потом все же переменила тему.

– Ну, хватит обо мне. Расскажите о себе.

У меня сдавило горло.

– Возвращаюсь домой. Хочу увидеться кое с кем, кого давно не видел.

– А что у вас с машиной?

– Машины у меня сейчас нет. Собираюсь купить, как только смогу.

– А работа есть?

– Я… – Мысли забегали. Каким словом теперь обозначают безработных? Не сразу, но вспомнить все же удалось. – Я сейчас в поиске. Надеюсь найти что-нибудь дома.

– Подружка есть?

– Нет. Подружки нет.

– Жена?

– Уже нет.

Судя по тому, как изменилось выражение лица, какие-то подозрения у нее все же зародились.

– Ну, милый, с этим надо что-то делать. Хобби-то какое-то есть?

Врать, как и говорить полуправду, у меня всегда получалось плохо.

– Мэм, я только что из Уайрграсса. – Само название учреждения говорило о серьезности моего преступления.

– Когда?

– Пару часов назад. Если хотите остановиться, обижаться не стану.

Она посмотрела на меня. Внимательно, испытующе. Ехали мы теперь медленнее, но ее нога оставалась на педали газа. Держа руль левой рукой, она сунула правую в сумочку, лежавшую между ней и дверцей.

– За что?

– Я отсидел двенадцать лет.

– Двенадцать лет? – Она убрала ногу с педали, и теперь мы ехали по инерции.

– Да, мэм.

Она не выказала никаких чувств. Пока. Ситуация сложилась для нее нелегкая.

– Мэм, меня зовут Мэтью Райзин.

Секунды три эти слова кружили по салону, прежде чем попасть в ту часть мозга, где у нее хранились воспоминания. Мы посмотрели друг на друга, она узнала меня, и ее губы напряглись, а глаза сузились. Злость и неприязнь вытеснили доброту. Не говоря ни слова, она съехала на обочину и нажала кнопку замка.

Я спокойно вышел, поблагодарил и закрыл дверцу. Больше она на меня не посмотрела и, не сказав ни слова, отъехала и скоро скрылась вдалеке.

В те сумасшедшие дни перед драфтом сразу несколько агентств обратились с предложением представлять меня. Многие предъявили серьезные аргументы. Говорили, что смогут защитить меня самого и мои интересы. Все так, но мне нужен был кто-то, кому я мог доверять. Семь лет Данвуди Джексон был моим центром, буквально моим щитом, защищавшим от желающих оторвать мне голову. При росте в шесть футов и два дюйма и весе в триста двадцать фунтов, «Вуд», как я любовно его называл, лучше всех подходил для такой работы. На поле и за его пределами мы были неразделимы. Огромный, сильный, рыжеволосый, с усыпанным веснушками лицом и громким заразительным смехом, он напоминал викинга. Три года в школе и четыре в колледже Вуд нацеливал на меня свою потную задницу, вколачивал мяч мне в руки и лично таскал мои чемоданы. Будучи великим футболистом, он еще и прилично учился. В колледже Вуд выбрал специализацией финансы, а на последнем курсе переключился на юриспруденцию. Сдав экзамены, он записался в вечернюю школу для получения вдобавок еще и степени магистра управления бизнесом. Похудевший до двухсот сорока фунтов, Вуд взял на себя роль моего агента, моей «первой линии обороны», объяснив такое решение тем, что всегда хотел использовать ситуацию по полной. Всю ту неделю в Нью-Йорке, пока я примерял костюмы и сидел перед камерами, он разговаривал с другими игроками и подписывал новых клиентов, важничая и со странным удовольствием указывая мне, что делать: Вуд наслаждался жизнью.

После моего интервью с Джимом Нилзом Вуд вывел нас из студии через заднюю дверь к взятому напрокат лимузину – проехать пять кварталов. Выходя за дверь, он приложил руку к спрятанному в левом ухе приемнику и пробормотал что-то в микрофон на правой руке.

Справа от нас заработал мотор. Из темноты медленно выехал длинный черный лимузин. Я вскинул бровь.

– Знаешь, мы бы и пешком могли дойти.

Выбирая агента, Одри исходила из того, что мне нужен не еще один подлиза, а человек, хорошо знавший меня и способный отделить мои интересы от чьих-то еще. Она всегда говорила, что рядом со мной должен быть не подпевала, а друг, надежный и откровенный.

Вуд посмотрел на часы, подтянул манжету рубашки и оглядел улицу.

– Помолчи и садись в машину.

Одри рассмеялась – именно такого агента она и искала для меня.

Я показал на его микрофон.