Шпион, пришедший с холода - Джон Ле Карре

– А кто такой мистер Айронсайд? – спросил он.

– Мне кажется, его просто не существует, – ответила Лиз. – Это ее главный козырь, когда ей нечего сказать. Однажды я ее спросила, кто он такой. Она напустила тумана, а потом сказала: «Не важно». По-моему, его вообще не существует.

– Я не уверен, что и сама мисс Крейл существует, – сказал Лимас, и Лиз улыбнулась.

В шесть она заперла помещение и передала ключ старику-привратнику, контуженному, как сказала Лиз, в первую мировую войну, отчего он не спит по ночам, постоянно ожидая контратаки немцев. На улице было чертовски холодно.

– Далеко вам? – спросил Лимас.

– Минут двадцать пешком. Я всегда хожу домой пешком. А вам?

– Тоже близко, – сказал Лимас. – До свидания.

Он медленно побрел домой. Войдя, повернул выключатель. Никакого результата. Он попробовал включить свет в маленькой кухоньке, а затем электрокамин у кровати. У двери на коврике лежало письмо. Он вышел с ним под желтый свет лампы на лестничной площадке. Письмо было от электрокомпании, с сожалением извещавшей, что у них не было другого выхода, кроме как отключить свет, пока не будет оплачен просроченный счет на сумму в девять фунтов четыре шиллинга и восемь пенсов.

Лимас стал врагом мисс Крейл, а она очень любила иметь врагов. Она рычала на него или вовсе не замечала, а стоило ему подойти к ней, начинала дрожать и оглядываться по сторонам в поисках то ли орудия обороны, то ли пути к бегству. Порой она поднимала визг по самому пустячному поводу, например, когда он повесил плащ на ее крючок, и трясясь, стояла перед ним добрых минут пять, пока Лиз, чтобы поддразнить ее, не окликнула Лимаса.

Лимас потом подошел к ней и спросил:

– В чем дело, мисс Крейл?

– Ни в чем, – ответила она, бурно дыша и всхлипывая. – Абсолютно ни в чем.

– Вот и ладно, – сказал он и вернулся к стеллажам, а она не могла успокоиться весь день и коротала время, драматическим шепотом разговаривая по телефону.

– Жалуется матери, – объясняла Лиз. – Она на всех жалуется. На меня тоже.

Мисс Крейл развила в себе столь сильную ненависть к Лимасу, что просто не могла общаться с ним. В дни получки он, возвращаясь с обеда, находил конверт с жалованьем на третьей ступеньке своей стремянки. На конверте с намеренной ошибкой было написано его имя. В первый раз, заметив это, он подошел к ней и сказал:

– Надо писать Лимас с одним «м» и с одним «с», мисс Крейл.

В ответ на это она впала в форменную истерику, закатывала глаза и судорожно махала руками, пока он не отошел. А потом на несколько часов погрузилась в разговор по телефону.

Недели через три после устройства Лимаса в библиотеку Лиз пригласила его к себе поужинать. Она сделала вид, будто эта мысль пришла ей в голову неожиданно часов в пять вечера. Похоже, она хорошо понимала, что если пригласит его на завтра или послезавтра, он или забудет о приглашении, или просто не придет. Поэтому она сказала об этом только в пять вечера. Лимас, казалось, не хотел принимать приглашения, но все-таки согласился.

Они шли к ней под дождем, такое могло происходить где угодно – в Берлине в Лондоне, в любом городе, где под вечерним дождем брусчатка превращается в озера света и машины неторопливо скользят по мокрой мостовой.

То был первый из многих вечеров, проведенных им в ее квартире. Он приходил, когда она его приглашала, а приглашала она часто. Когда Лиз поняла, что он будет приходить, она стала накрывать на стол с утра перед уходом на работу. И даже заранее мыла овощи и ставила свечи на стол, потому что любила ужинать при свечах. Она постоянно ощущала, что Лимас чем-то сломлен, что с ним что-то не ладно и что однажды по какой-то неизвестной причине он может внезапно и навсегда исчезнуть из ее жизни.

Она хотела, чтобы он понял, что ей известно об этом. Однажды она сказала:

– Можешь уйти, когда захочешь, Алек. Я не буду удерживать тебя и не буду за тобой гоняться.

Он внимательно посмотрел на нее своими карими глазами.

– Я скажу тебе, когда придет время, – ответил он.

У нее была однокомнатная квартирка с кухней. В комнате стояли два кресла, тахта и стеллаж с копеечными изданиями классиков, большую часть которых она никогда не читала.

После ужина обычно она что-нибудь рассказывала ему, а он лежал на тахте и курил. Лиз не знала, слушает ли он ее, да и не слишком интересовалась этим. Она просто становилась на колени возле тахты, прижимала его руку к своей щеке и рассказывала.

Как-то вечером Лиз спросила;

– Во что ты веришь, Алек? Только, пожалуйста, не смейся. Ответь мне.

Они помолчали, и наконец он произнес:

– Я верю, что автобус номер одиннадцать довезет меня до Хаммерсмита. Но я не верю, что это произойдет по воле господней.

Она поразмышляла какое-то время над сказанным, а потом повторила:

– Но во что же ты все-таки веришь?

Лимас пожал плечами.

– Должен же ты во что-то верить, – не унималась она, – в Бога или во что-то еще. Я знаю, Алек, что ты веришь. Иногда у тебя такой вид, словно на тебя возложена какая-то миссия вроде пастырской. Не смейся, Алек, это так.

Он покачал головой.

– Мне жаль, Лиз, но ты ошибаешься. Я не люблю американцев и государственные школы. Я не люблю военные парады и людей, играющих в солдатики. – И без улыбки добавил:

– А еще я не люблю разговоры о смысле жизни.

– Но, Алек, тем самым ты говоришь, что…

– И должен добавить, – перебил ее Лимас, – что не люблю людей, которые объясняют мне, что мне следует думать.

Она почувствовала, что он готов рассердиться, но ее уже понесло.

– Это потому, что ты не хочешь задумываться, ты просто не решаешься! У тебя в душе какой-то яд, какая-то ненависть. Ты фанатик, Алек, я знаю, что ты фанатик, но не понимаю, в чем смысл твоего фанатизма. Ты фанатик, не желающий проповедовать свою веру, а такие люди всегда опасны. Ты похож на человека, принесшего обет отмщения.., или чего-то в таком роде.

Карие глаза смотрели на нее, не отрываясь. Когда он заговорил, ее испугала угроза, прозвучавшая в его голосе.

– На твоем месте, – грубо отрезал он, – я бы не лез в чужие дела.

И вдруг улыбнулся нахальной ирландской улыбкой. Так он еще не улыбался ни разу, и Лиз поняла, что он работает на обаяние.

– А во что верит крошка Лиз?

– Меня так просто не купишь, Алек, – отрезала она.

Позже, тем же вечером, они снова вернулись к этой теме, причем разговор завел Лимас. Он спросил, религиозна ли она.

– Ты меня неправильно понял, Алек, – ответила Лиз. – Совершенно неправильно. В Бога я не верю.