Запах денег - Артур Кангин

Да и не только спит, а и днем все время проводит, Указы диктует.

И Указы не простые, а с глубинным подтекстом.

Например, Указ о запрете ловли и продажи голубей.

А второй Указ — об обязательных голубятнях на каждом балконе.

Возроптали, было, россияне.

Да, потом призадумались.

Значит, милосердный их президент, раз крылатых любит.

Чего обижаться-то?

И то верно.

У каждого должна быть своя утеха, свое забвение, зачем же воду мутить?!

1.

Я встретил её на Черкизовском рынке. Она бойко торговала китайскими босоножками. Орды возбужденных женщин толкались подле нее, примеряя на картонках непрочные изделия восточных братьев.

Я встал чуть в стороне и принялся любоваться ею.

В ней все было чудо! Бирюзовые глаза, коса до пояса, точеный подбородок, щиколотки (я их не видел, но догадывался, что они очень тонкие, как у породистого арабского скакуна), и черная, словно шпанская мушка, родинка на виске.

Я любовался бы своей будущей кралей до закрытия рынка, но мне постоянно мешали беспокойные дети гор.

“Побэрегись! Да-арогу!” — поминутно орали они, толкая перед собой огромные тележки с раздутыми полосатыми мешками.

— Идите к чёрту! — пытался возражать я.

Но московские кули лишь скалили золотые зубы и агрессивно темнели и без того загорелыми лицами.

Тогда я решился и подошел к обворожительной торговке.

— Как тебя зовут, милая?! — перекрикнул я горластых дамочек.

Бирюзовые глаза красавицы заволоклись туманом страсти.

— Натали! — произнесла она так тихо, что я еле расслышал.

— А я — Иван! Ваня!

— Красивое, древнее имя.

— Где мы увидимся?

— Приходите в полночь к памятнику Пушкина.

— Почему в полночь?

Девушка потупилась, и в это самое время какая-то толстая, усатая тетка, так саданула меня локтем в живот, что я скрючился, и волчком отлетел в сторону.

2.

Дома, на Шереметьевской, я принялся лихорадочно готовиться к встрече.

Почистил немецкой пастой зубы с двух сторон, погладил брюки со штрипками, выщипнул парочку нахальных волосков из ноздрей.

Из зеркала на меня смотрел тридцатилетний ухарь с чуть вклинивающимися залысинами.

“Ничего! — твердил я себе. — Мы еще пробьемся! Мы еще докажем свету право на большую любовь!”

В полночь, я как штык, стоял у бронзового изваяния кудрявого поэта. На одном плече гениального дуэлянта, мрачно нахохлившись, сидела угольно-черная ворона, с недоумением наблюдая, как я шуршу золотыми листьями (стояла золотая осень).

Натали всё не было.

“Неужели опять, как всегда, продинамят? — изумлялся я. — После этого я решительно начну презирать женский пол”.

— Ваня! Ванютка! — серебристо прозвучал голосок моей кудесницы. — Заждался, бедный?!

— Опоздание на сорок минут и пятьдесят три секунды.

— Ой, ты не поверишь, я не могла выйти из дома. Заел ключ в замке.

— Вот как! — смягчился я.

Натали продела в крендель моей мускулистой руки свою лапку.

В жемчужном свете полной луны девушка предстала еще более обворожительной, чем на Черкизовском рынке.

Огромные ее глаза, доверчиво распахнутые, с загнутыми мохнатыми ресницами, мерцали кошачьими искорками:

— Ваня, любишь ли ты Пушкина?

— Не особо, — замялся я. — Гробовщики… Русалки… Нечисть всякая!

— Ах, как жаль! — запечалилась девушка.

— Раньше я вообще читал одну Агнию Барто, — я попытался спасти свой покачнувшийся рейтинг. — Но я упорно развиваю вкус! Недавно прочитал “Остров сокровищ”.

— Молчи! — Натали прохладной ладошкой закрыла мне рот. — Мы отправимся гулять на Патриаршие? Да?

— Здесь рядом.

— Ну, вот и замечательно.

3.

Патриаршие встретили нас оглушительной тишиной.

Скамейки с гнутыми спинками, стоящие по периметру пруда, были завалены бронзовыми листьями.

По поверхности воды плясала, дробясь и подмигивая, лунная дорожка.

Я страстно обнял Натали, спина её оказалась узкой, прощупывались ребрышки, поцеловал в губы.

Знаете, я много за свою почти бесконечную тридцатилетнюю жизнь целовал разных женщин.

Губы одних напоминали лепестки роз. Других — плоды персика. Остальных — портвейн “ 777” и матерые папиросы “Беломорканал”.

У моей Натали губы чуточку отдавали тиной и пресной водой. И были на удивление холодны.

Озноб пробежал по моему позвонку.

— Мне так хочется, чтобы ты полюбил Пушкина, — мелодично произнесла девушка, ловко освобождаясь из моих цепких объятий.

— Я его обязательно полюблю, — яростно прохрипел я. Меня начинала бить сексуальная лихорадка. Тело красотки на ощупь оказалось более упругим, чем можно было предположить раньше. С такими милыми выпуклостями и впадинками.

Я опять жадно обхватил Натали.

— Пусти же, Ванютка! — почти жалобно вскрикнула девушка. — Сначала ты должен увидеть мой дом.

— Где же твой дом, дорогая?! — я громко щелкнул зубами, пребольно укусив свой язык.

— А вот где…

Натали через голову сняла, шитый украинскими крестиками, сарафан.

Под сарафаном ничего не было!

То есть, как это не было?! Было!

Молодое, сильное, нежное тело, напоминающее своими изгибами музыкальные изгибы арфы.

Изящная спина с узкой талией и слегка полноватые ягодицы.

“Да, в качестве топ модели она явно не годится, — молнией сверкнуло в моем мозгу. — Что ж, может быть, это и к лучшему.

Девушка, по-спортивному изогнувшись, прыгнула в пруд.

Луна фотографически зафиксировала в ночном воздухе взметнувшиеся светлячки брызг.

— Иди же ко мне, сладенький! — засмеялась Натали. — Али боишься?

— Да я на медведя с голыми руками хожу! — гордо воскликнул я и тут же покраснел от своего вранья. Косолапых я видел только в зоопарке, на Баррикадной.

— Ну, так иди же, дурачок!

— Я как-нибудь в другой раз. Как-то холодновато…

Натали нырнула, концентрические круги сошлись над ней.

Натали не появлялась ровно сорок минут и пятьдесят пять секунд.