Железная хватка - Чарльз Портис

Вы решите: вот странность, — но я в то время, считайте, и не слыхала ничего про судью Айзека Паркера, хоть он человек и знаменитый. Я неплохо знала, что в наших местах происходит, и про него и его суд, должно быть, упоминали, но у меня не отложилось. Само собой, мы жили в его судебном округе, но у нас проводились свои выездные сессии над убийцами и грабителями. В Федеральный суд только самогонщиков отправляли, вроде старика Джерри Вика с его молокососами. А к судье Паркеру почти все клиенты поступали с Индейской территории — там скрывались сорвиголовы со всего света.

Теперь я вот что интересное вам расскажу. Долгое время из этого суда никому нельзя было подать апелляцию — только самому президенту Соединенных Штатов. А потом все изменили, и его решения начал отменять Верховный суд, поэтому судья Паркер разозлился. Стал говорить, что эти олухи в Вашингтоне ни шиша не смыслят в том, какие на Территории условия. Генерального солиситора[19] Уитни, который вроде как был на его стороне, назвал «торговцем помилованиями» и сказал, что про уголовные законы тот знает не больше, чем про иероглифы Великой Пирамиды. Ну а в Вашингтоне, со своей стороны, заявили, что судья слишком круто берет, зазнался, присяжных напутствует очень уж многословно, а суд у него — не суд, а «бойня Паркера». Даже не знаю, кто тут прав. Знаю только, что у него шестьдесят пять исполнителей убили. Очень уж жесткая публика, с которой они разбирались.

Судья был высокий человек, глаза голубые, каштановая бородка — мне показалось, он старик, хотя на самом деле ему в то время было около сорока. Держался сурово. На смертном одре он вызвал священника и стал католиком. У него жена была в этой вере воспитана. Но это его дело, меня такое не касается. Если приговорил сто шестьдесят человек к смерти и где-то половина из них в петле болталась у тебя на глазах, может, в последнюю минуту и нужно снадобье покрепче того, что методисты варят. Тут есть над чем подумать. Под конец судья говорил, что это не он тех людей повесил, а закон. Когда он в 1896-м умер от водянки, все узники в темных застенках устроили «празднество» — такое, что тюремщикам пришлось всех усмирять.

У меня газетная вырезка есть — запись того процесса Уортона, и хоть она не официальная, но довольно точна. Я по ней и по памяти писала хорошую историческую статью, которую назвала так: «Слушай приговор закона, Одус Уортон, по коему повешен ты будешь за шею, пока не умрешь, не умрешь, не умрешь! Да смилостивится над твоей душою Господь, Чьи законы ты преступил и перед Чьим судом должен предстать. Это личные воспоминания об Айзеке Ч. Паркере, знаменитом Судье Пограничья».

Да только эти сегодняшние журналы не разбираются в хороших статьях. Они лучше всякий вздор печатать станут. Сказали, что статья моя чересчур длинна и «бессвязна». Не бывает ничего слишком длинного — да и слишком короткого не бывает, коли у тебя правдивая да интересная история и стиль письма такой, что я зову «наглядным», в сочетании с воспитательными целями. С газетами-то у меня разговор короткий. Им то и дело что-нибудь по истории расписать надобно, а как до денег речь доходит, так редакторы эти газетные по большей части «жмотятся». Думают, раз у меня кой-какие деньжата есть, так я с радостью побегу им воскресные колонки заполнять, чтоб только увидеть свое имя в газете, будто Люсиль Биггерз Лэнгфорд какая или Флоренс Марби Уайтсайд. Как тот темнокожий малыш говорит: «Ну уж дудки!» Люсиль и Флоренс могут поступать, как им вздумается. Газетные редакторы горазды жать то, что не сеяли. У них и еще одна увертка есть: шлют своих щелкоперов с тобой разговаривать и все твои истории себе за бесплатно получают. Я знаю, молодым репортерам недоплачивают, мальчишкам я за так помогать готова с этими их «фитилями» — если они только ничего не напутают.

Когда я в зал вошла, на трибуне для свидетелей стоял парнишка из криков и говорил по-своему, а другой индеец его слова переводил. Медленно дело шло. Я простояла там почти час, и только потом на трибуну вызвали Кочета Когбёрна.

Я обозналась, прикидывая, кто из исполнителей он, думала — человек помоложе и пощуплее, он там стоял с бляхой на рубашке, — поэтому очень удивилась, когда вышел одноглазый старикан, комплекцией — что твой Гровер Кливленд,[20] и его привели к присяге. «Старикан», говорю. Лет сорок ему было. Под его тяжестью половицы скрипели. На нем была пыльная черная тройка, а когда он сел, я заметила, что бляха у него — на жилете. Серебряный кружок со звездой внутри. И усы у него были, как у Кливленда.

Кое-кто скажет, что по всей стране в то время было больше таких мужчин, кто походил на Кливленда, чем не похожих. Но все равно — именно так он и выглядел. Кливленд и сам был когда-то шериф. И много всем горя принес в Панике 93-го,[21] да только я все равно не стыжусь признаться, что вся моя родня его поддерживала, от демократов никогда не отрекалась, включая и губернатора Альфреда Смита[22] — причем не только из-за Джо Робинсона.[23] Папа говаривал, что после войны у нас одни друзья остались — ирландские демократы в Нью-Йорке. Тад Стивенз[24] и республиканская братия нас бы голодом уморили, дай им волю. Все это в исторических книжках написано. А теперь я представлю Кочета через эту запись и верну мой рассказ «на рельсы».