Крест и посох - Валерий Елманов

«И ведь не колко ему, – подумала она. – Я вот в сапогах, но и то чую, как в вошву[9]всякие сучочки да иголки впиваются, а ему все нипочем. Что значит хозяин леса». Слова «леший» Доброгнева избегала сознательно, даже в мыслях не употребляя его – мало ли, еще обидится.

Спустя недолгое время сумерки уже сгустились, но тут как раз подошел конец и их краткой совместной прогулке.

– Вон оно, – кивнул дедок, выйдя из плотного скопления деревьев, тесным кольцом сгрудившихся возле небольшой полянки. Прямо посереди ее, почти вплотную друг к другу, стояло несколько приземистых каменных глыб высотою в три-четыре человеческих роста, а то и побольше. Они образовывали небольшой, метров семь-восемь в диаметре, круг, внутри которого царила непроглядная тьма, веявшая на все окружающее тяжелым могильным холодом, который Доброгнева почувствовала еще на самом краю полянки.

– Жуткое это место, – нервно хихикнул старичок и пытливо спросил девушку: – Может, передумаешь? Сама поразмыслишь не спеша, глядь, да и ответ найдешь, который тебе надобен.

Доброгнева и впрямь заколебалась поначалу, но слова спутника оказали на девушку почему-то противоположное действие. Она резко тряхнула головой, упрямо сцепила зубы и, чувствуя, что появившейся решимости хватит ненадолго, быстро пошла к камням, ярко чернеющим даже в густо-фиолетовых сумерках. Сделав два-три шага и вспомнив, что не поблагодарила деда за показанный путь, она повернулась было к нему, но того уже и след простыл.

– Жаль, – вздохнула она и ускорила свой шаг, замедлив его лишь в паре метров от ближайшей щели. Зияющий внутри мрак неожиданно показался ей пугающим и даже отталкивающим, сказать точнее, словно предупреждающим о чем-то. Доброгнева в нерешительности остановилась. Тело девушки охватила мелкая нервная дрожь. Этот озноб был вызван не только испугом. Через узкий проход между камнями явственно несло стужей. Воздух перед входом был значительно холоднее, чем в лесу, к тому же выходил он не беззвучно, а с каким-то хрипловатым придыханием, перемежаемым время от времени легким сухим шелестом. Все это неожиданно напомнило ей... дыхание бабушки, причем именно в ту ночь, когда та умерла.

На какое-то мгновение ей даже почудилось, что она и впрямь слышит сухой, еле различимый голос умирающей старухи с почерневшим от удушья лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами, видящими то, что дано узреть простому смертному, да и то не каждому, только перед самой кончиной. Увиденное, по всей видимости, настолько перепугало умирающую, что она из последних остатков сил пыталась спрятаться, скрыться, но в маленьком тщедушном теле сил хватало лишь на то, чтобы чуть посильнее сжать руку внучки. При этом она все время продолжала еле слышно лепетать что-то нечленораздельное, отчаянно отказываясь от того неизбежного, что предстало перед ее глазами во всем своем ужасе. И судорожно метался из стороны в сторону робкий огонек лучины, совсем недавно горевшей ровным ярким пламенем.

Это была страшная ночь. Никогда поздней осенью не бывало столь сильных ветров, дико завывающих в вышине и спускающихся к земле лишь для того, чтобы с бешеной силой выдернуть из насиженного места очередную великаншу ель и пригласить ее на свою бесовскую пляску. Но ели не умеют танцевать, и, два-три раза судорожно взмахнув своими пышными рукавами-ветвями, очередная красавица в изнеможении валилась на землю. Ветер, разозленный тем, что лишился партнерши, вновь в неистовой ярости поднимался к свинцовым тучам и кружился там один, продолжая хищным взором выбирать себе новую жертву. Перепуганной Доброгневе казалось, что эта ночь никогда не закончится, но утро все-таки пришло. Все утихло, как по волшебству.

Сейчас был день, хотя и на закате, однако вечерние сумерки, быстро сгущающиеся в лесу, почему-то показались девушке еще более жуткими, чем тот беспробудный осенний мрак и ночная чернота. Страхом и ужасом несло из этого места. Неведомо кто и неизвестно когда воздвиг это сооружение с загадочной целью, не сулящей ничего хорошего тому смельчаку, который отважится войти и нарушить вековой покой тех странных исполинских сил, которые с приближением девушки начали потихоньку пробуждаться от своих мрачных снов.

Само сооружение было, пожалуй, по своим размерам намного меньше любого боярского терема, не говоря уж о княжеских. Тем более его никак нельзя было назвать гигантским. Но оно почти физически давило на любого человека, который оказывался вблизи него. И главной причиной тому были не массивные каменные глыбы, каждая из которых достигала не менее метра в ширину и семи-восьми в высоту, не считая той части, что оставалась вкопанной в землю. Толщину же их определить не представлялось возможным, ибо она терялась в кромешном мраке и для ее измерения необходимо было пролезть внутрь.

Сердце в груди у Доброгневы уже не прыгало, а бешено металось, ища спасения и возвещая, что ничего хорошего пребывание здесь не сулит. Девушка вдруг почувствовала, что она ошиблась поначалу в своих догадках и на самом деле никогда и никто из ранее живущих людей не участвовал в строительстве этого мрачного сооружения. Ни люди, ни даже боги, во всяком случае из числа светлых славянских, не были его авторами. Зодчий, возведший эти дырявые стены и прихлопнувший их сверху для вящей устойчивости точно такими же плитами, был чужд не только человеку, но и вообще всему земному. А помогали ему в создании всего этого Ужас и Страх, строившие его во Мраке страшной беспредельной Ночи – той вечной Ночи, которая никогда не сменялась светом долгожданного рассвета и не озарялась робкими лучами утреннего солнца.

И еще она почувствовала, что никогда и никому из смертных не постичь глубинного смысла его творения и не пойдет на благо смельчаку пребывание там, внутри, пусть даже и самое кратковременное. Недаром уже там, где она стояла, не росла ни одна былинка и ни один сухой листок не прикрывал беспощадной наготы давно и безжалостно умерщвленной Земли. Умерщвленной и бесстыдно, варварски оставленной без погребения.

Доброгнева уже повернулась было, чтобы припустить со всех ног прочь из этого проклятого богами и людьми места. Еще миг, и она бы сорвалась в отчаянный бег, но тут будто раскаленная стрела впилась ей в сердце – а как же князь?! Едва передвигая непослушные ноги, девушка медленно двинулась к черной дыре, зияющей угрюмым мраком. С каждым ее неуверенным маленьким шажком в окружающем это мрачное место мире что-то совсем немного, еле уловимо, но менялось. Подойдя вплотную и бросив прощальный взгляд назад, Доброгнева невольно поразилась увиденному. Легкий туман, ползущий откуда-то со стороны реки и своими очертаниями напоминающий тушу какого-то невиданного исполинского животного, успел заполонить все вокруг. Птицы стихли. Воцарившуюся мертвую тишину нарушал лишь чей-то пронзительный хриплый хохот-плач. «Наверное, филин», – сказала она сама себе, хотя прекрасно знала, что эта птица кричит совсем не так, да и вообще его время еще не пришло.

Багровый луч закатного солнца обреченно мигнул, вынырнув из последнего просвета между свинцовых серых туч. «Дождик будет», – подумалось ей, и она осторожно коснулась каменной плиты, впрочем, тут же отдернув руку – настолько шершавая поверхность была холодна. И все же остатков ее решимости хватило на то, чтобы она нашла в себе силы двинуться дальше и начать протискиваться вглубь.