Метрополис - Филип Керр

По какой-то причине я не мог заставить себя думать об этом типе как об убийце со Силезского вокзала. И знал, что Геннат чувствовал то же самое и называл его Виннету, пока Вайса не было рядом. Все так делали, я не был исключением.

— Сама я не большая любительница чтения. Но, по словам Франца, половина мужчин в Германии читали эти чертовы книжки.

— Наверное, вы правы.

— Послушай, приятель, Франца можно считать кем угодно. Но где-то глубоко в его груди жило сердце, которое любило меня. Именно это держало нас вместе. Да, мы ссорились, но обычно из-за того, что он перебрал. Да ради всего святого, какой немец не напивается до бесчувствия вечером в пятницу и не колотит после свою жену? Ты мало знаешь об этом, живя в такой миленькой маленькой комнате. С ковром на полу. Со шторами на окнах, через которые можно глядеть. Когда Франц переступал черту, я отвешивала ему пару раз ножкой от стула. Как-то даже подумала, что убила. Но у него голова как грецкий орех, и примерно через час он очухался, полный раскаяния из-за того, что первым начал. Даже не затаил обиду. Почти уверена, он и не помнил, как я его ударила. В тот раз мы очень славно помирились.

— Звучит романтично.

— Конечно, почему бы и нет? Романтика в берлинском стиле. Позволь мне сказать тебе кое-что, коппер: когда мужчина лежит без сознания у твоих ног, и ты знаешь, что, если бы захотела, могла бы забить его ножкой стула до полусмерти, только тогда действительно понимаешь, любишь его или нет.

— Как уже говорил, я сожалею о том, что с вами случилось. И сделаю все возможное, чтобы поймать того, кто это сделал. Даю вам слово.

— Очень мило с вашей стороны, герр Гюнтер. Но, честно говоря, для меня это теперь не имеет особого значения.

— Можете еще что-то мне рассказать?

— Нет.

— Согласно заключению лаборатории, вы были беременны. Знали об этом?

— Нет. Я… мы всегда хотели ребенка. Не то чтобы могли его себе позволить. — Она смахнула слезу и на мгновение затихла, а затем умолкла навсегда.

Обычно мне не удавалось вернуться на Ноллендорфплац к ужину, но, поскольку была пятница и я пропустил обед, возвращение меня порадовало, ведь в такие вечера фрау Вайтендорф, как правило, уходила в театр и оставляла на плите хэш из легкого, который нужно было только разогреть. Еды всегда хватало на десятерых, и я, еще со школьных лет весьма уважая это блюдо, с удовольствием присоединился к соседям за обеденным столом. Роза возилась с хэшем и вареным картофелем; Фишер, баварский коммивояжер, нарезал черный хлеб, а Рэнкин разливал по большим кружкам солодовый кофе. Я взялся расставлять тарелки из второсортного фарфора. Жильцам, конечно, было любопытно, почему я вообще тут оказался, но напрямую они не спрашивали. Не то чтобы я рвался рассказать, что меня повысили до Комиссии по расследованию убийств. Последнее, о чем мне хотелось говорить дома, — это о преступлениях. Однако большая часть беседы крутилась вокруг взрыва на заводе «Вольфмиум» и гибели рабочих. Фишер заявил, что для него это стало одной из причин пройтись завтра маршем по Берлину вместе с коммунистами, о чем он никогда бы не упомянул при фрау Вайтендорф. Если и существовала тема, способная привести нашу хозяйку в необузданный гнев, так это большевизм. Столь яростной антикоммунисткой ее делала не только приверженность нацизму, но и следы от пуль на фасаде дома, которые оставило ополчение спартакистов во время революции девятнадцатого года. Каждую отметину фрау Вайтендорф принимала близко к сердцу.

— В какой части Берлина? — спросил я.

— Начинаем в Шарлоттенбурге.

— Думаю, там не так уж много коммунистов.

— И направимся на восток, по Бисмаркштрассе.

— Не знала, что вы коммунист, герр Фишер, — сказала Роза.

— Я не коммунист. Но чувствую, должен что-то сделать после жуткой трагедии на «Вольфмиуме». Можете считать, что я хочу проявить немного солидарности с рабочими. Хотя меня и не удивляет то, что подобные вещи случаются. В этой стране нанимателям плевать и на работников, и на условия, в которых тем приходится трудиться. Не представляете, что я вижу, пока разъезжаю по клиентам. Подпольные фабрики, потогонные цеха в трущобах. Места, в существование которых в таком городе, как Берлин, даже не верится.

— Браво, герр Фишер, — отозвался Рэнкин. — Согласен с вами по поводу условий труда. И здесь, и в Англии они просто ужасные. Но вы же не хотите сказать, что произошедшее на «Вольфмиуме» стало результатом небрежности владельца? То есть этому, разумеется, нет никаких доказательств. Произошел несчастный случай. Полагаю, некоторые материалы, которые используют при изготовлении электрических лампочек, по сути своей опасны.

— Могу побиться с вами об заклад, — настаивал Фишер, — что кто-то виноват. Кто-то ради большей прибыли наплевал на пожарную безопасность.

Рэнкин прикурил сигарету от красивой золотой зажигалки и на миг задержал взгляд на пламени, будто оно могло дать ключ к разгадке причин взрыва, а затем произнес:

— Что вы думаете, герр Гюнтер? Полиция расследует произошедшее?

— Это не по моей части. Расследованием занимается пожарная охрана.

Я терпеливо улыбнулся и взял сигарету из портсигара Рэнкина. Наклонившись к его зажигалке, уловил сильный запах алкоголя. Затем с минуту попыхивал сигаретой, после чего покатал ее между пальцами.

— Но вот что скажу: окурок — самый действенный способ разжечь самый действенный огонь. Так, скорее всего, и было. Небрежно брошенная сигарета. В этом смысле все мы — потенциальные поджигатели.

Вид у Фишера сделался презрительным.

— Берлинские полицейские, — сказал коммивояжер. — Они тоже часть заговора. В наши дни единственное преступление — попасться.

Рэнкин вежливо улыбнулся. Он, возможно, и был слегка пьян, но все еще мог из любезности сменить вместо меня тему разговора.

— Я прочел в газете, — произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, — что Бенито Муссолини покончил с правами женщин в Италии в тот же день, когда в моей собственной стране возраст избирательниц снизили с тридцати до двадцати одного года. Во всяком случае, более или менее в тот же день. В кои-то веки почти горжусь тем, что я англичанин.

Мы закончили ужинать, не заговаривая больше ни о чем важном, что меня весьма устраивало. После того как посуда была убрана, я вернулся в свою комнату и уже собирался взяться за бумаги по второму убийству Виннету, когда услышал, что внизу раздался телефонный звонок. Через минуту или две ко мне вошла Роза. Она успела переодеться: теперь на ней был мужской вечерний костюм, который ей полагалось носить на выступлениях с оркестром «Халлер-Ревю». Белый галстук и фрак придавали Розе до странности сексуальный вид. Как детектив отдела нравов, я привык к трансвеститам — «Эльдорадо» на Лютерштрассе, печально известный подобной публикой, частенько становился источником информации о происходящем в берлинском андеграунде, — но был не вполне уверен, что отношусь к тому типу людей, которым комфортно в компании женщины, переодетой в мужчину. По крайней мере пока остается достаточно женщин, одетых как женщины.