Кровавая Роза - Николас Имс

– Тэм, сядь.

– Утром мы выступаем на арене, – сказала она, изо всех сил сдерживая дрожь в голосе. – А послезавтра уходим на восток. Раз мы с тобой больше не увидимся, то, наверное, пора… – Она обернулась к отцу и замерла.

Тук Хашфорд вертел в руках лютню, забытую Тэм на столе. В его руках инструмент выглядел донельзя хрупким и каким-то игрушечным, как будто и мечта дочери – пойти по материнским стопам, выбраться из этого города, покинуть родной дом, эту темницу горя и ее скорбного стража, – тоже была игрушкой в руках капризного ребенка.

– Папа…

Он посмотрел на дочь. Их взгляды встретились. В глазах Тэм была мольба. В глазах Тука плескалась черная ярость. Он беззвучно шевельнул губами, но не произнес ни слова, а, перехватив лютню за гриф, разбил мечту дочери в щепки.

Тэм смутно помнила, как упала на колени у разбитой лютни. Отец высился над ней, и в свете лампы его тень металась по стенам. Он что-то говорил, но Тэм его не слышала из-за пронзительного рева в ушах. Тук вздернул дочь на ноги и отволок в спальню, где Тэм обессиленно повалилась на кровать, как узник после пыток. Она посмотрела на очертания отца в сумрачном проеме двери и, изумляясь своей чудовищной жестокости, прошептала:

– Лучше бы ты умер, а не она.

Он понуро сгорбился.

– Твоя правда, – сказал он и закрыл за собой дверь.

Тэм долго рыдала, измочив всю подушку слезами, а потом заорала во все горло. В ответ где-то за окном истошно завопил одинокий бес-мусорник.

Потом она услышала приглушенный отцовский голос за стеной. Иногда, когда Тук Хашфорд напивался, он громко проклинал всех и вся, не забывая и себя. Но сейчас он словно бы с кем-то спорил, умолял какого-то непреклонного судью, а потом и сам зарыдал, но Тэм привыкла к отцовским рыданиям.

В конце концов она уснула.

Когда Тэм проснулась, дверь в спальню была приоткрыта. Тренодия устроилась у хозяйки на груди, щекотала хвостом нос, а когда Тэм шевельнулась, мерзавка царапнула ее по щеке. Утренний свет, струясь сквозь морозные узоры на оконном стекле, рисовал на стене светлые и темные завитки.

Тэм лежала, размышляя, сможет ли когда-нибудь покинуть родной дом. Сегодня этого точно не случится. Лютня разбита, а просить новую у Эдвика Тэм не собиралась. Являться в банду с пустыми руками она тоже не смела. Вдобавок, если Тук Хашфорд придет забирать дочь, его не остановит даже Кровавая Роза.

Значит, Тэм суждено работать в «Залоге успеха» или с отцом на мельнице. Может быть, со временем удастся скопить деньжат, а потом сбежать из Ардбурга куда глаза глядят.

Тук хозяйничал: что-то крошил на кухне, возился со стиральной доской, сметал с пола осколки. Вскоре Тэм учуяла соблазнительный запах жареного бекона, и ее проклятый желудок настоятельно потребовал завтрака. Она встала, оделась и вместе с кошкой вышла на кухню.

Там она совершенно растерялась: на плите сушилось выстиранное белье – белье Тэм, у двери стояла наполовину упакованная котомка, а отец, опустившись на колени у печи, пытался уследить за двумя сковородами одновременно. Услышав умильное мяуканье Тренодии, он обернулся:

– Доброе утро.

– Что это? – спросила Тэм.

– Завтрак, – ответил Тук, выкладывая на тарелку кусок поджаренного хлеба, а сверху – горку подгорелых ломтиков бекона. Присыпав все это нарезанными помидорами и жареным луком, он принес тарелку на стол. – Садись. Ешь. Приятного аппетита, – добавил он, когда дочь не тронулась с места.

Она села. Она съела. «Змеи в огне» – любимое блюдо Лили Хашфорд, правда мама готовила его куда лучше. Что это – утешительный приз? Мол, прости, родная, что я разбил твои мечты и сломал тебе жизнь? Вот тебе бутерброд с беконом…

Отец куда-то ушел, прежде чем она успела спросить его про завтрак и про котомку или зачем он с утра пораньше выстирал дочкины носки. Тренодия терлась у дверей и жалобно мяукала, пока Тэм ее не выпустила. Потом она обернулась, а у кухонного стола уже стоял отец с лютней в чехле из тюленьей кожи.

– Это…

– Хираэт. Мамина лютня.

Тэм это знала. Конечно же она это знала. Мама однажды сказала, что Хираэт – самое любимое, что у нее есть, разумеется после Тэм и Тука. «А как же дядя Бран?» – спросила тогда Тэм, и мама заливисто рассмеялась. «Хираэт я люблю больше, – шепнула она дочери. – Только ты дяде не говори».

Отец положил лютню на стол, расшнуровал чехол и бережно высвободил старинный инструмент из белого дерева. Хираэт была прекрасна: на ладонь длиннее обычной лютни, с полированными костяными колками и плоским корпусом в форме сердца.

Кашлянув, Тук сказал:

– Возьми ее с собой. По-моему, мама этого хотела.

И все стало ясно. Завтрак, выстиранное белье, котомка у двери.

Тэм можно уходить. Отец ее отпустил.

Она рванулась к отцу и сжала его в объятьях. Он был крепок, как огромный дуб. Его руки сомкнулись вокруг нее, а она зажмурилась и наконец-то вздохнула полной грудью, будто не дышала целую вечность.

– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо, пап. Я буду тебя навещать.

– Нет, не будешь.

– Буду. Вот мы выполним заказ в Злодебрях, и я попрошу…

– Нет, – ответил он. – Не смей возвращаться, Тэм.

Она удивленно отстранилась:

– Почему?

– Потому что я не желаю тебя больше видеть.

Слова хлестнули ее, как пощечина.

– Ты меня ненавидишь? – холодно спросила Тэм.

– О боги, нет, конечно. Я тебя очень люблю. Больше жизни. Но когда погибла твоя мать, я сам чуть не умер от горя. И умер бы, если бы не ты. – Он обхватил ладонями ее лицо. – Я вижу ее в твоей улыбке. Я слышу ее в твоем смехе, клянусь Летним Королем. Пока ты жива, Тэм, живет и она. Понимаешь? Я не хочу тебя отпускать, но и удержать тебя не могу. Я это понял.

Она сжала его большую заскорузлую ладонь:

– Но почему тогда мне нельзя возвращаться?

– А вдруг ты однажды не вернешься? Или вообще не вернешься? Если ты уйдешь и… и погибнешь, то я себе этого никогда не прощу. Лучше тебя не видеть, веря, что ты жива, что ты где-то там, свободная и счастливая… С этим я могу смириться. Но ждать твоего возвращения, думать, почему тебя долго нет, и… Нет, я так не могу… – Он осекся, давясь рыданиями. – Прошу тебя, Тэм, не заставляй меня. Так будет лучше.

– Значит, я вот так уйду – и все? – спросила она.

Она не плакала, нет, но по щекам катились горячие слезы.

– Ступай, – негромко сказал он. – Иди, раз уж в душе Жуть свербит.

Пока она доедала завтрак, Тук сложил высохшее белье в котомку. Они о чем-то разговаривали, но потом Тэм так и не вспомнила, что они говорили друг другу. А когда слова кончились, она уже стояла с котомкой на одном плече и с лютней на другом.