Между небом и тобой - Лоррен Фуше

Пляж Гран-Сабль – единственный выпуклый пляж в Европе и к тому же бродячий: морские течения, омывая остров, постоянно переносят песок на другие места, подальше, а шторма уже переместили пляж на сотни метров к северо-западу, и самое широкое место полумесяца стало вдвое шире. Я взяла с собой маленькую бутылку шампанского «Мерсье» и два бокала – настоящих, не пластиковых. Ты вытащил пробку в тот самый момент, когда солнце опустилось в воду. У тебя на плечах был ярко-красный «жозеф». Еще бы «Адажио для струнных» Барбера плюс Леонард Бернстайн за дирижерским пультом – и вот он, рай…

– За любовь! – говоришь ты.

– Смотри мне в глаза, пока пьешь, а то ведь семь лет без секса!

Ты с радостью повинуешься, пьешь, глядя на меня, я, верная своей стратегии, продвигаю пешки еще немножко вперед.

– У тебя вертится сейчас в голове какая-нибудь песня, бализки?

Думала, ты скажешь: «Барбара», «Реджани» или «Брель», – но ты напеваешь Сержа Лама, только текст переиначиваешь: у тебя не «водой», а «тобой»:

– «Остров между небом и тобой, остров только мой и только твой…»

А я тебе отвечаю словами Мишеля Фюгена времен Big Bazar.

– «Давай воспевай жизнь, как будто завтра умрешь!»

Начинается отлив, море отступает, побросав на песке водоросли и ракушки. Со стоящего на якоре парусника доносится взрыв смеха.

– В канун солнцестояния все знак, Жо. Сейчас середина года, мы на середине жизни, на пике, и одновременно – в самой широкой части полумесяца.

– И важно не упустить момент, carpe diem[34]. Твой сандвич ужасен, зато поцелуи так сладки…

Ты тянешься ко мне, но я тебя отталкиваю.

– Я влюбилась в тебя с первого взгляда, Жо, как только увидела на свадьбе кузена. Ты до того плохо танцевал, что не устояла – и влюбилась.

– Неправда! Я гибкий и грациозный! Все девушки только о том и мечтали, чтобы я пригласил их на медленный танец!

– Еще бы! Ты был такой увалень, что в роке неизбежно оттоптал бы им ноги, а в медленном танце меньше риска.

Я тебя заметила из-за твоей совершенно неуместной в таких обстоятельствах тельняшки на плечах. Сама я в смешном желтом мини-платьице была точь-в-точь канарейка. И я оставила свое сердце на мостике твоего корабля.

– Тогда я первый раз в жизни попал в замок, Лу. И первый раз увидел жениха во фраке и женщин в шляпах, совсем не похожих на бретонские чепцы. Представляешь, как обалдел? А потом заметил тебя и понял…

Я была одета безвкусно: когда у девочки нет матери, девочка растет иначе, чем с мамой. Конечно, у отца имелся замок, но богатства не имелось ровно никакого, и, поскольку я родилась пятой по счету дочкой, мне доставались по наследству платья старших сестер, и на них-то неладно скроенные, а уж на мне и вовсе уморительные.

Ты подошел поближе и сказал, что у меня алебастрово-синие глаза и что тебе хотелось бы заставить их заискриться, я заявила, что не бывает такого цвета – «алебастрово-синий», а ты ответил с нахальной уверенностью: «Конечно же, не бывает, я просто позаимствовал матовость у алебастрово-белого!»

– Ты и правда, Жо, танцевал в тот вечер как слон в посудной лавке. (Надо же, до чего я беспощадна!) А теперь ты должен мне пообещать…

– Ой, только не проси приканчивать твои сандвичи!

– Слушай, я серьезно. Я хочу быть уверена, что всегда и во всем могу на тебя рассчитывать.

Объясняю, чего мне надо, ты отказываешься, я настаиваю… Уезжать с пляжа неохота, проводим здесь несколько часов, разговариваем мирно, грыземся, целуемся-милуемся. Приканчиваем бутылку. Чайка улетает, унося в клюве остаток сандвича. Я возвращаюсь к брошенной вроде бы теме. Ты упорствуешь. Я заваливаю тебя вескими аргументами. Ты не сдаешься, я перехожу к следующей фазе – молча плачу, и вот этого ты не выдерживаешь, ты готов пообещать что угодно, лишь бы мои слезы высохли. Мы целуемся взасос, господи, как же сладко, и я шепчу: «Так бывает не 18 июня и не 25-го, так бывает только 21-го, любовь моя!» Беру у тебя ножик, обрезаю пробку от шампанского, достаю из кармана листок бумаги, составляю по всем правилам контракт, мы оба его подписываем, опускаю листок в пустую бутылку, приближаю губы к горлышку, кричу туда слова, которых ты не слышишь, затыкаю бутылку, потом сцарапываю последние буквы названия на этикетке, чтобы осталось только «Мерси», – и мы возвращаемся на скутере домой. Светлой, такой похожей на весеннюю, ночью.

Дома нас ждут два сообщения на автоответчике, и от этих сообщений вся наша жизнь резко меняется. Первое – от Сириана: он говорит о предстоящей в ближайшее время помолвке, а потом сразу и свадьбе с Альбеной, как же иначе – она беременна; второе – от Сары, настолько растерянной, настолько убитой, что мы даже голоса ее узнать не можем, как узнаем обычно – с первого звука. «Папа, мама, что-то явно не в порядке, я не могу нормально ходить, мы с Патрисом вынуждены прервать маршрут, вылетаем первым самолетом в Париж».

Я в панике. Ты пытаешься меня успокоить: Сару вымотали экзамены, ты займешься ею, как только она вернется. Ты кладешь нашу дочку в отделение, которым руководит твой друг-профессор, лучше врача, чем Тьерри, точно не найти, он быстро ставит диагноз, и небо обрушивается нам на головы. Патрис расстается с Сарой, теперь уже он, естественно, не хочет на ней жениться, крысы всегда бегут с тонущего корабля, ты предлагаешь разрезать его на кусочки, чтобы проверить, насколько хорошо помнишь анатомию, я протестую. Сара никогда больше не произнесет его имени, а мы отменяем свадьбу, аннулируем приглашения.

Патрис возвращается в Политехничку, Сара целых шесть месяцев скитается по больничным палатам, проходит какие-то обследования, ей делают миллион анализов, она пойдет на первый курс в следующем году. Сириан женится, родители его невесты всё устраивают сами, и всё «как положено».

Ох, до чего же тебе хочется, чтоб они отложили церемонию, но живот Альбены округляется слишком быстро, и выбора нет. На свадебных фотографиях раздавленная своей бедой Сара храбро улыбается. Стоя, она опирается на палку, которую украсила белым тюлем и золотистыми блестками. Сидя в церкви рядом со мной на первой скамье, приподнимает рукава и показывает мне свежие татуировки – Федерико и Джульетту. Эти двое никогда ее не предадут.

Жо – Лорьян

Я так больше и не видел бутылки с твоим письмом и твоим голосом внутри, Лу. Никогда – до сегодняшнего дня. Теперь там не один, а два листка бумаги: тот самый договор и письмо – мне и нашим детям. Ты запечатала бутылку сургучом. Вот теперь я наконец понял, что ты ставишь мне в вину. Нет, я тебя не предал, но я не выполнил тех своих обязательств. Нарушил условия контракта. У меня кружится голова, я хватаюсь за подлокотники кресла. Нотариус весь в тревоге – нет, не обо мне, он боится, что пропадет его выходной: если я сейчас помру у него в кабинете, ему придется тут задержаться.