Личное дело игрока Рубашова - Карл-Йоганн Вальгрен

А за дверью, в коридоре, голос мадам Орловой делался все визгливее:

— Господин Рубашов! Вас тут двое господ дожидаются. Николай Дмитриевич? Спите вы, что ли? Вы меня слышите?

Он слышал, конечно, он ее слышал, но отвечать ему вовсе не хотелось. Потому что еще на пороге пробуждения, еще не открыв глаза, он обратил внимание, что вчерашний запах, словно легкая прозрачная фата, словно некое ольфакторическое эхо,[9]по-прежнему витает в комнате, напоминая о вчерашних событиях. Он посмотрел на стол — фулл-хэнд в валетах и дамах и королевское каре так и лежали рядом с колодой. В памяти всплыли: гость, кучер, превращения.

В прихожей вдова громко с кем-то перешептывалась, потом он снова услышал ее голос.

— Когда я к вам обращаюсь, Николай Рубашов, то смею ожидать — и вправе ожидать — немедленного ответа. Вы поплатитесь за свои действия. Господа ждут, они говорят, что это очень важно, речь идет о каком-то векселе. А я собираюсь поговорить с вами о плате за квартиру.

Она повертела ручку, но дверь была заперта.

— Четыре месяца! Этого я не потерплю. У меня доброе сердце, господин Рубашов, но есть же границы! Вы меня слышите?

Коля поднялся. Рядом с картами лежала бумага. К своему удивлению, он обнаружил, что это сделанная под копирку копия с так называемого контракта, или долгового обязательства, как угодно называйте… но, как бы то ни было, он подписал вчера эту бумагу еще до полуночи. Он поднес документ к свету, струившемуся из окна, как густая серо-жемчужная жидкость. Коля не понимал, как оказалась здесь эта копия — помнится, гость ничего после себя не оставлял.

В самом низу, рядом с его собственной подписью, стояла еще одна, неразборчивая, так, закорючка какая-то, кримелюра, а также печать на непонятном языке, древнееврейском, должно быть, решил он… Он сложил лист в несколько раз, медленно разорвал его на мелкие, не больше, чем в ноготь, клочочки и выбросил в корзину.

— Я слышу, что вы там! — закричала вдова. — Чем вы заняты? Что вы там рвете? Лотерейные билеты? Почему вы не отвечаете? Впустите меня, и мы поговорим, как взрослые люди. За четыре месяца ни рубля! Я знаю, куда уходят ваши денежки, у вас только игра на уме… да откройте же, господа торопятся!

Но Николай Дмитриевич открывать не намеревался. Он пододвинул стул к столу, сел и оторопел — на столе лежал контракт, точная копия того, что он только что разорвал на кусочки. Он нахмурился, скомкал лист в бумажный мячик и бросил через плечо. Но когда он вновь повернулся к столу, там лежала точно такая же бумага. И тогда он понял…

Вдова оставила попытки заставить его отворить дверь. Он слышал, как она протирает пыль на литографиях в коридоре. Потом снова грохнула в дверную филенку, может быть, даже ногой — уже не надеясь, что он откроет, просто от злости. В комнате помощника адвоката Цвайга было тихо, зато у Вайды кого-то рвало. Потом он услышал жалобное бормотание, похоже, читали молитву… Коля решил убедиться в правильности своей догадки и заглянул в корзину — на месте ли обрывки. Там было пусто. Исчез и мячик, сделанный им из второй копии. Он взял контракт в руки и начал ходить по комнате взад-вперед, задумчиво бормоча себе под нос.

Потом подошел к изразцовой печи, нашел спички и поджег контракт. Ничего страннее в жизни он не видел: языки огня лизали бумагу, не причиняя ей ни малейшего вреда; потом пламя само по себе расположилось по периметру, как желто-оранжевая рамка. «Из чего они там делают такую бумагу? — мысленно поинтересовался он. — Может быть, материал вроде брезента?» Нет, скорее всего бумага пропитана какими-то огнеупорными химикалиями…

Следующий эксперимент состоял в том, что он извлек на свет последнюю бутылку крепчайшего ямайского рома и вылил немного на пол — образовалась лужица. Он тщательно намочил в ней бумагу, сначала одну сторону, потом перевернул, намочил другую и поджег. С контрактом ничего не случилось, зато загорелись стоявшая поблизости картонная шляпная коробка и его старые тапки, потом огонь перекинулся на корзину для бумаг. Комнату заполнили кучевые облака дыма. Коля ринулся к постели, схватил наполовину заполненный ночной горшок и вылил его на огонь, потом яростно затоптал корзину. Слава богу, пожара не случилось. Когда он оглянулся с почерневшей от сажи физиономией, на пороге стояла, уставясь на него, офицерская вдова Орлова, сходившая за запасным ключом.

— Господин Рубашов, — полузадушенным голосом сказала мадам Орлова и закашлялась. Справившись с кашлем, она повторила: — Господин Рубашов! Вы здесь больше не живете!

Через десять минут он уже стоял во дворе дома на Садовой. Все его пожитки уместились в небольшом узелке: кое-какая одежда, колода карт и странный документ. Последнее, что он слышал, сбегая по черной лестнице, — разъяренный вопль армянина-ростовщика, ворвавшегося в его продымленную каморку и обнаружившего, что он сбежал.

Уверившись, что теперь не попадется на глаза своим нетерпеливым заимодавцам, он пошел к Невскому. Его обогнали несколько саней; трезвость кучеров, как он подметил, внушала серьезные сомнения, потом прогрохотала конка. На другой стороне улицы несколько мальчишек-попрошаек лепили снеговика: бумажный кушак, нос из морковки, в одной руке сгоревшая ракета, в другой — бутылка из-под очищенной.

Николай Дмитриевич задумался. Со стороны его положение завидным назвать было трудно — без копейки, и даже нет крыши над головой. Но со стороны многого не заметишь — для него важнее денег и жилища было иное: планы.

Он перешел мост через Фонтанку, миновал дворец князя Белосельского-Белозерского. Снова пошел снег, прохожие плотнее завернулись в шубы и шинели. Пьяный рядом с ним поскользнулся и грохнулся на тротуар, вдали снова услышались колокола Спаса на Сенной.

У Московского вокзала он вновь остановился и сунул руку в узелок — проверить, на месте ли контракт. Подумав, достал его, сложил вдвое и положил в карман пальто. Ветер заметно усилился, острые снежинки больно хлестали по лицу, но он не обращал на них внимания. У него вдруг возникло чувство абсолютной непобедимости, весь мир лежал у его ног. Он дошел до площади Александра Невского и остановился у парапета набережной. От воды исходил кислый запах, между льдинами плавали отбросы. Вдруг он заметил утопленника — течение несло вздувшийся уже труп навстречу неизвестной судьбе.

Он находился в юго-восточной части города. Два мужика в кафтанах проволокли мимо него сани со свежесодранной лошадиной шкурой. Нужный дом находился рядом с большой булочной. Коля, удерживая дрожь возбуждения, позвонил в дверь с вывеской: «Др. Ц. И. Бобрицкий, внутренние болезни».

Он доложил о своем приходе косенькой служанке, и та проводила его в комнату для ожидания. Он опустился в кресло. Стену украшали большие анатомические рисунки — мозг в разрезе, круги кровообращения, нервные пути, мышцы и внутренности. На столе стоял череп в аквариуме, в углу — пожелтевший скелет. На особой витрине разместились ампутационные пилы, отсосы, ланцеты и другие старинные хирургические инструменты. Мысли Колины вернулись ко вчерашнему гостю и его задремавшему кучеру. Ночные события виделись смутно и бессвязно, словно бы все это ему почудилось по пьяному делу. Контракт… превращения… бессмертие?! Для него понятие это было лишено смысла. Но в одном он был уверен: лист бумаги в его кармане был сделан из совершенно невероятного материала.