Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

В мировую политику, центром которой по-прежнему являлся Старый Свет, послевоенная Россия возвращалась, не имея цельной и взвешенной внешнеполитической концепции, которая, впрочем, разработана так и не была. Определяющим фактором системы международных отношений тех лет выступало соперничество двух европейских группировок — австро-германо-итальянского блока, оформленного еще в 1882 г. и затем дважды (в 1902 и 1912 гг.) возобновленного, с франко-британским «Сердечным согласием» (Entente Cordiale) в виде трех конвенций по колониальным делам, заключенным Парижем и Лондоном в апреле 1904 г. От активности на Дальнем Востоке Петербургу, естественно, пришлось отказаться, взамен попытавшись утвердиться на европейском театре с задачей укрепить свое пошатнувшееся международное положение и занять достойное место в «концерте» держав в условиях растущей мощи и притязаний Германии и ее союзников. Однако прежде России требовалось продемонстрировать свою «союзоспособность» с тем, чтобы расширить круг надежных зарубежных партнеров. В этом смысле сомнений не вызывала лишь Франция, оборонительный союз с которой был заключен еще в 1891–1893 гг. Сохранявшиеся противоречия, особенно на Ближнем Востоке, не портили климата доверия, который в начале XX в. доминировал во взаимоотношениях двух стран, во многом благодаря многолетним интенсивным межгосударственным и межличностным контактам, а также взаимно благожелательному общественному мнению, к тому времени уже ставшему традиционным — идея сближения сформировалась в общественном сознании России и Франции еще в середине 1880-х гг. Немаловажно и то, что Париж, являясь крупнейшим российским кредитором, в то же время нуждался в военной поддержке с востока больше, чем наоборот. Таким образом, русско-французский блок по сути являлся союзом равных.

Напротив, взаимоотношения России с Великобританией и после дальневосточной войны оставались окрашены взаимными опасениями и недоверием, вызванными соперничеством двух стран на огромном пространстве от Средиземного моря до Тихого океана, особенно на Среднем Востоке. Позитивный образ Англии как страны политических свобод и широких прав личности и, в конечном счете, как идеала будущего политического и гражданского устройства конституционно-монархической России имел хождение главным образом в среде либеральной интеллигенции, в то время как военные и «правые» круги склонялись к антибританской и прогерманской ориентации, не говоря о гессенских, прусских, мекленбургских и прочих родственных влияниях при дворе. Трудный процесс освобождения Петербурга и Лондона от груза застарелых взаимных претензий и подозрений (внешнеполитические стереотипы являются одними из самых устойчивых и труднопреодолимых, утверждают специалисты по имиджелогии) начался с приходом к руководству дипломатических ведомств двух стран — сэра Э. Грея (в 1905 г.) и А.П. Извольского (1906). Последний, кстати, был одним из первых русских дипломатов такого ранга, кто с помощью прессы пытался влиять на формирование внешнеполитических предпочтений своих сограждан.

Как и в случае с Францией, в основе сближения России с Англией лежало стремление поддержать равновесие сил великих держав при взаимном понимании общности долговременных интересов перед лицом растущего военного и морского могущества Германии. Главную роль в переходе Лондона на антигерманские позиции в историографии принято отводить англо-германскому соперничеству на море. Русская либеральная и умеренно-правая печать поддержала курс Извольского на сближение с Великобританией, доказывая, что, пока Англия и Россия будут ссориться между собой и интриговать друг против друга, «добыча» на Балканах и в черноморских проливах ускользнет из их рук и достанется Германии. Подписание англо-русской конвенции 1907 г. по разграничению сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете одновременно подстегнуло осознание возможности и необходимости вернуть Россию на путь восстановления своего великодержавного статуса и роли в европейских делах в качестве актуальной задачи ее внешней политики. Русско-британская конвенция 1907 г. в совокупности с ранее заключенными двусторонними франко-русским и франко-британским соглашениями положили начало Тройственному согласию — этому, по мнению его архитекторов, «законному чаду Тройственного союза». Для Великобритании, отмечают британские исследователи, эти договоренности выступали одновременно и инструментом сдерживания Германии в Европе, и осуществлением своего давнего стремления к разграничению интересов с Россией в Азии, и площадкой для дальнейшего смягчения отношений с Францией.

Идейно-духовное наполнение и пути осуществления на международной арене столыпинского лозунга «Великой России» как «выражение факта и идеи русской силы» были сформулированы либералами в серии статей, начатых публикацией журналом «Русская мысль» в 1908 г. Вскоре затем появилось несколько сборников статей, посвященных вопросам внешней политики и обороны, которые также вышли из-под пера представителей праволиберальных течений и группировок — «Великая Россия» (Кн. 1–2.1910–1911), «Patriotica: политика, культура, религия, социализм» (1911) и др. П.Б. Струве поставил задачу «возвращения нашей внешней политики домой, в область, указываемую ей и русской природой, и русской историей», назвав свой внешнеполитический конструкт «либеральным империализмом», осуществляемым по «англо-саксонской» формуле: «…максимум государственной мощи, соединяемый с максимумом личной свободы и общественного самоуправления». При этом он отталкивался от того, что оселком и мерилом всей «“внутренней” политики как правительства, так и партий должен служить ответ на вопрос: в какой мере эта политика содействует так называемому внешнему могуществу государства?» На международной арене курс, предложенный либералами, предполагал сохранение Россией «самостоятельного положения» относительно Германии и перемещение основного вектора ее имперской политики в черноморский бассейн, Средиземноморье и на Ближний Восток, дабы в конечном счете, при опоре на западноевропейские демократии, утвердиться в Константинополе и черноморских проливах. Распад империи султана с утратой ее европейской части, включая Босфор и Дарданеллы, давно считался более чем вероятным. Либералы одобрительно отзывались о деятельности на мировой арене нового руководства Министерства иностранных дел, а их идеи и лозунги, в свою очередь, соответствовали внешнеполитическим ориентирам Извольского и его преемника С. Д. Сазонова — настолько, что те порой прибегали к услугам кадетских идеологов в качестве неофициальных консультантов по проблемам международных отношений либо популяризаторов своего курса. В частности, Сазонов с удовлетворением констатировал, что во внешнеполитических вопросах русская либеральная печать «не утрачивала способности беспристрастной и здравой оценки политического положения».

Хотя кадеты принципиально отвергали завоевательные войны и не видели надобности для России в новых территориальных приобретениях (Польша в этнографических границах и зона черноморских проливов не в счет), имперский посыл их внешнеполитической концепции был с энтузиазмом встречен в русских правительственных, военных и торгово-промышленных кругах. «Агрессивное настроение», охватившее в те годы верхи русского общества, имело, как вспоминал адмирал И. К. Григорович, «своим лозунгом верховенство России на Балканах», достижимое путем расчленения Австро-Венгрии, что «привело бы к значительному расширению территории, а следовательно, и к упрочению могущества и процветания России, что в известной степени затушевало бы тяжкие воспоминания японской войны и укрепило пошатнувшийся трон». Сам Григорович и некоторые другие члены правящей элиты (бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново, министр финансов В. Н. Коковцов, после убийства Столыпина ставший еще и премьером, и др.) принадлежали к влиятельному меньшинству сторонников имперской, но более осторожной