Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Ближе к 11 часам утра группа депутатов прорвалась в его кабинет и стала настаивать на созыве Совета старейшин (сеньорен-конвента). Тот отмахивался и говорил, что ему нужно написать телеграмму императору. В 12 часов 40 минут Родзянко просил высочайшим манифестом официально возобновить деятельность Думы и Госсовета[29]. Изгнанные из его кабинета депутаты отправились в комнату Финансовой комиссии, где под председательством Николая Виссарионовича Некрасова началось частное совещание Совета старейшин.

Лидер левого крыла партии кадетов, инженер-железнодорожник и профессор Томского технологического института, Некрасов демонстрировал «огромные деловые способности, умение ориентироваться, широкий кругозор, практическую сметку»[30]. Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс, гимназическая подруга жены Ленина Надежды Константиновны Крупской, модная журналистка и писательница, замечала о Некрасове: «Он жаден к почету и неразборчив в средствах»[31].

Керенский настаивал на проведении заседания Думы, чтобы она взяла власть в свои руки. Его поддержал меньшевик Матвей Иванович Скобелев.

Сын промышленника, сектанта-молоканина, Скобелев учился в Бакинском техническом училище, но вылетел оттуда за участие в забастовке. С конца 1906 года жил в Вене, входил в редколлегию той «Правды», которую издавал Троцкий. В 1912 году окончил Венский политехникум, вернулся в Россию, где избрался в IV Думу от русского населения Закавказья. Скобелев запомнился Джону Риду — американскому журналисту левых взглядов — как человек, «похожий на светского ухажера, с выхоленной белокурой бородой и желтыми волнистыми волосами»[32].

Более умеренные депутаты с Керенским и Скобелевым не соглашались.

«Вопрос стоял так: не подчиниться указу Государя Императора, т. е. продолжать заседания Думы, — значит стать на революционный путь… Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым подняла бы знамя восстания и должна была бы стать во главе этого восстания со всеми его последствиями… Но на это ни Родзянко, ни подавляющее большинство из нас, вплоть до кадет, были совершенно не способны»[33], — писал Шульгин. Было решено провести частное заседание всего наличного состава депутатов, и чтобы подчеркнуть его частный характер, собраться не в большом Белом зале, а в Полуциркулярном. Частное заседание открылось в полтретьего дня.

Предложение Думе взяться за формирование нового правительства прозвучало из уст Чхеидзе[34]. Дворянин, не доучившийся в Новороссийском университете в Одессе, он дважды арестовывался, избирался гласным Батумской и Тифлисской городских дум. После избрания в Третью Госдуму возглавлял в ней фракцию социал-демократов. Набоков находил в нем «что-то трагикомичное: во всем даже его внешнем облике, в выражении лица, в манере говорить, в акценте»[35]. Троцкий считал Чхеидзе «честным и ограниченным провинциалом»[36].

Заметим, инициатива исходила в те часы от Керенского, Некрасова, Скобелева, Чхеидзе. Их объединила не столько идеологическая близость, сколько масонское братство — все они были членами лож. «От нашей группы исходила сама инициатива образования Временного комитета, как и решение Думы не расходиться, т. е. первых революционных шагов Думы, — поведает Некрасов. — Весь первый день пришлось употребить на то, чтобы удержать Думу на этом революционном пути и побудить ее к решительному шагу взятия власти, чем наносился тяжкий удар царской власти в глазах всей буржуазии, тогда еще очень сильной»[37].

Тут слово попросил лидер кадетов Милюков. Выпускник историко-филологического факультета Московского университета, ученик великого Василия Осиповича Ключевского, он более десяти лет преподавал, но в 1895 году его уволили за «вредное влияние на студентов» и выслали в Рязань. Оттуда Милюков уехал читать лекции в Софию, много путешествовал по Балканам. Он с успехом преподавал в университетах Чикаго и Бостона, ездил по Европе. В Россию 1905 года Милюков приехал начинающим политиком, но вскоре благодаря своим зажигательным выступлениям стал настоящей звездой либерального движения. В самой его внешности не было ничего властного и величественного. «Так, мешковатый городской интеллигент, — писала Тыркова-Вильямс. — Широкое, скорее дряблое лицо с чертами неопределенными. Белокурые когда-то волосы ко времени Думы уже посерели. Из-под редких усов поблескивали два или три золотых зуба, память о поездке в Америку. Из-под золотых очков равнодушно смотрели небольшие серые глаза… Но в нем было упорство, была собранность около одной цели, была деловитая политическая напряженность, опиравшаяся на широкую образованность»[38].

Член кадетского ЦК профессор права Владимир Дмитриевич Набоков, отец будущего нобелевского лауреата, считая лидера своей партии «самой крупной величиной — умственной и политической», причину его популярности видел в незаурядных ораторских способностях: «На митингах ораторам враждебных партий никогда не удавалось смутить его, заставить растеряться»[39].

Милюков выступил с предложением: «создать временный комитет членов Думы “для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями”. Эта неуклюжая формула обладала тем преимуществом, что, удовлетворяя задаче момента, ничего не предрешала в дальнейшем. Ограничиваясь минимумом, она все же создавала орган и не подводила думцев под криминал»[40].

В полуциркулярный зал ворвался офицер, представился начальником думской охраны и срывающимся голосом закричал, что его помощника тяжело ранили, а его самого чуть не убили врывающиеся в Думу солдаты. Керенский встал со своего места. Говорит решительно и властно: