Метроленд - Дмитрий Сафонов

Но есть и несомненные минусы. Зрение, например, постоянно ухудшается. Стоит выйти после смены на свет, и глаза сразу начинают болеть и слезиться. Хоть темные очки надевай. Наверное, дело в том, что он привык к искусственному освещению.

Он уже давно надевал очки, когда читал газету. Правда, на ежегодном медосмотре окулист все равно писал в его карточке: «Зрение – 1, 0». Но это просто нехитрый фокус. Выучить нижнюю строчку таблицы наизусть, вот и все.

Но самое страшное даже не зрение. Хуже всего то, что у работающих в метро нарушается естественный ритм жизни.

Человек перестает различать смену дня и ночи. Организм сбит с толку постоянной темнотой. Поначалу все время хочется спать, а монотонная езда от станции к станции только убаюкивает. И новички спят.

Очень многие засыпают в кабине. Правда, для борьбы с этим есть специальная «пищалка»: если не нажимать на кнопку каждые двадцать секунд, то она заорет так, что разбудит покойников, и они полезут изо всех щелей прямо в тоннель.

Машинист усмехнулся. «Да. Особенно между „Беговой“ и „Улицей 1905-го года“ – там же Ваганьково».

Но отключить «пищалку» не составляет особого труда. Года три назад один кадр на Замоскворецкой линии так и сделал. А потом заснул и не реагировал даже на вызовы диспетчера, хотя тот орал по громкой связи так, что Лучано Паваротти вскочил бы с кровати в холодном поту. Ну и что? Диспетчер сорвал голос, а машинист все спал и спал.

Веселенькая была картинка: состав на полном ходу пролетает «Павелецкую», даже не затормозив. Пассажиры, естественно, в легком недоумении. Те, что стоят на платформе. А те, что сидят в поезде, – в панике! Жмут на кнопки экстренной связи с машинистом, поминают недобрым словом его маму, а ему хоть бы что! Причмокивает во сне губами и пускает сладкую слюнку.

Тогда обезголосевший диспетчер понял, что надо применять экстренные меры. На «Автозаводской» подняли рычаг автостопа – такая железная красная трапеция рядом с рельсом, он выдернул из вагонной части предохранительное кольцо, сжатый воздух вышел из ресивера через шланг, и механические пружины разжали тормозные колодки, заставив поезд остановиться.

Ну вот тут уже соню разбудили и состав подали задним ходом на станцию. Все обошлось, не считая, конечно, отдавленных ног, синяков и шишек, – обычное дело при экстренном торможении.

Машинист достал банан и нажал на кнопку «пищалки». Красный огонек под потолком кабины снова сменился зеленым – еще на двадцать секунд.

Да… Засыпают ребята. Организм не выдерживает.

А с ним – все наоборот. Ему-то как раз эта «пищалка» совсем не нужна. Он мог бы ее отключить, но не хотел нарушать инструкции.

У него другая проблема – бессонница. Снотворное принимать нельзя – как потом заступать на смену? Нет, снотворное – это не выход.

Машинист поднес банан к левой руке, лежавшей на рукояти электродинамического тормоза, и поддел кожуру. Он знал, что стоит съесть совсем немного, и режущая боль в животе успокоится. Не пройдет совсем, но все же успокоится.

Банан был спелым, и кожура отделялась легко. Он очистил его до половины и поднес ко рту.

До того места, где в потолочной части обделки расходилась большая трещина, оставалось не более трехсот метров.

Гарин обычно не толкался в метро, когда ехал один. На него наваливались, тыкали в грудь, наступали на ноги, а он делал вид, что не замечает. Ругаться – себе дороже. Вокруг полно людей, только и ждущих, чтобы с кем-нибудь поругаться. Такое впечатление, будто они от этого заряжаются энергией.

Таким Гарин был по вечерам, когда возвращался с работы. Но утром все иначе.

Утром он ставил Ксюшу перед собой и клал руки ей на плечи. Если кто-нибудь наседал сбоку, он выставлял локоть, если кто-то торопил его сзади, он упирался и даже мог лягнуть.

Он чувствовал, что в эти минуты превращается в угрюмого телохранителя. И окружающие, наверное, тоже это чувствовали, поэтому конфликтов не возникало.

Они прошли вглубь вагона, подальше от дверей. Конечно, все сидячие места были заняты, и уступать никто не собирался. Не только Ксюше, но и вообще кому бы то ни было.

Гарин встал перед миловидной женщиной в очках и подвинул дочь перед собой. Теперь пассажиры, заходившие в вагон, наталкивались на его спину и огибали Гарина, как ручей огибает валун. Он служил амортизатором между Ксюшей и внешним миром.

Женщина перевернула страницу дамского детектива в мягкой обложке и поправила очки. Она отвлеклась от книжки и посмотрела перед собой; ярко-синий дождевик нельзя было не заметить.

Справа от нее сидела худая девушка с длинными и не очень чистыми волосами. Гарин насчитал в ее ухе семь сережек и сбился со счета.

Любительница детективов взяла Ксюшу за руку и потеснилась.

– Иди сюда! Ты же маленькая, места хватит.

Ксюша взглянула на отца.

Гарин кивнул: сначала сердобольной женщине, потом дочери.

– Спасибо!

Дама сдержанно улыбнулась, давая понять, что это такой пустяк, за который и благодарить не стоит. И, в общем-то, Гарин был согласен. Из-за того, что она немного потеснилась, не стоило превращаться в китайского болванчика.

Он сделал полшага вперед – занял освободившееся место – и почувствовал, как человек за его спиной сделал то же самое. Давки избежать никак не удавалось. «Природа не терпит пустоты», – вспомнил Гарин, и эта мысль странным образом заставила его вновь подумать об Ирине. Наверное, потому, что она тоже не терпела пустоты.

Магнитофонный голос призвал к осторожности и сообщил, что следующая станция – «Щукинская».

Гарин взялся за поручень и посмотрел в окно. Двери захлопнулись, раздалось шипение, и поезд тронулся. Мраморные панели облицовки за стеклом дрогнули и стали медленно сменять друг друга. Затем они замелькали все быстрее и быстрее, как кадры кинопленки.

Гарин смотрел на них и пытался ни о чем не думать, но это оказалось тяжело. Практически невозможно.

Тогда он постарался сосредоточиться на предстоящей работе.

Он работал в инфекционной больнице. Правда, его непосредственный начальник, заведующий отделением Владимир Николаевич Островский, утверждал, что врачи не работают, а служат. Милейший старик, очень интересный и оригинальный тип, он был весь пропитан каким-то патриархальным духом. Говорил медленно, размеренно, ко всем обращался только по имени-отчеству, держался статно и уверенно, гордо задрав голову, словно работал – простите, служил! – по меньшей мере министром здравоохранения.

Гарин сам не знал, почему выбрал именно эту специальность. Особых барышей она не сулила, и, если бы не регулярная плата за квартиру, он был бы нахлебником у собственной жены. Теперь, когда он переехал назад, в свою однокомнатную, Гарин и вовсе с трудом сводил концы с концами.

Он старался брать как можно больше дежурств, желательно в праздники и выходные. Во-первых, за выходные больше платили, а вовторых, будни все равно были заняты – он возил Ксюшу в школу.