1919 - Игорь Николаев

Раньше, возвращаясь домой, он часто делал крюк, проходя мимо городского кладбища. Странная привычка, на первый взгляд, но, вероятно, только британцы могут сделать так, что кладбище будет казаться не угрюмым погостом, который хочется миновать как можно скорее, а последним пристанищем бренного тела, полным скромного очарования. Навевающим не страх, а легкую печаль и желание жить дальше, жить и радоваться каждому новому дню, что дарит человеку всемогущий Господь.

Да, так было до войны.

До тех пор пока не заговорили пушки — «последний довод королей» — сугубо английская идея комплектовать воинские части призывниками из одних населенных пунктов казалась по-своему здравой. Трудно, очень трудно показать себя трусом на глазах у тех, кого знаешь с раннего детства. Ведь родня и близкие очень быстро узнают о минутной слабости, покрывающей позором весь род.

Да, так это виделось в те времена, всего пять лет назад. Тогда грядущая война представлялась короткой и без больших потерь, молодые люди должны были вернуться домой еще до первых заморозков.

Но вышло по-иному…

В четырнадцатом году «Маленькая Англия» выставила «Большой Англии» полный батальон добровольцев, все как один — юные, сильные, отважные. Краса и надежда всего графства.

Теперь этот батальон в полном составе лежит на том самом кладбище. Те, кого смогли привезти. Те, от кого осталось, что привозить.

За исключением двух человек. Джекки-сапожник бежал с поля боя и был расстрелян по приговору военно-полевого суда. А Томаса Гриффина, соседа Дрегера, привезли в тележке, без рук и без ног. Бедняга Том прожил еще почти год на попечении сестры и матери, а затем ухитрился покончить с собой.

«Нехорошие у меня сегодня мысли, — подумалось Уильяму. — Совсем неподходящие для последнего дня в тылу, перед отправкой на фронт, такие надо гнать подальше».

Он достал на ходу сигареты в простой пачке без надписей, для этого пришлось перехватить палку под мышку. Вытряс один тонкий цилиндрик из серой бумаги. Скверный «табак» долго не хотел загораться, пришлось несколько раз чиркнуть самодельной зажигалкой из гильзы маузера — подарком забавного американца, Шейна Бриллианта.

Дрегер предпочитал трубку, он и сейчас возил ее с собой, но осквернять семейную реликвию «жимолостью» — дрянным суррогатом с запахом старого сена — было совершенно непозволительно. А доставать хороший табак, хотя бы американский «верблюжий», удавалось редко, от случая к случаю, с каждым годом все реже и все дороже.

Вот и его дом, третий с конца улицы, под угловатой крышей из серо-красной черепицы. А в окне уже видны лица Мелиссы и Роберты — жены и дочери.

Обычно дети начинают говорить со слов «мама» или «папа», «кошка» и тому подобное. Роберта же в неполные два года сразу сказала законченную фразу: «Папа, у тебя грязные черные руки». Сейчас, когда девочке исполнилось семь лет, она уже знала, что крепкие отцовские руки черны не от грязи, а от въевшейся под кожу угольной пыли. Ребенок рос на диво смышленым и умным, радуя родителей. Отчасти из-за нее Дрегер ушел добровольцем в «тоннельщики» — подземные саперы. Там больше платили, а тыловая жизнь дорожала с каждым днем. Мелли устроила страшный скандал и едва не разбила его любимую трубку. Она кричала, что пусть они живут на задворках и едят отбросы, но при живом муже. Тогда Уильям впервые повысил на жену голос и даже ударил кулаком по столу. Он сделал, как намеревался, но с того дня в глазах жены поселился затаенный страх и невыплаканные слезы. Даже сейчас, когда он, живой и здоровый, долго и тщательно мыл широкие ладони в фаянсовом умывальнике, Уильям краем глаза ловил ее быстрые взгляды. Словно жена боялась, что муж внезапно исчезнет.

Дрегер знал, что эта опаска уйдет без следа только в тот день, когда война закончится и он вернется домой, к мирной жизни. И лейтенант был полон решимости приблизить этот день всеми силами.

Обед был замечательный, да что там замечательный, просто королевское пиршество! Тушеные «Маканочи»[24]с подливкой, «Фрай Бентос», бисквиты, немного джема и даже чудо из чудес — яблочный пудинг. Дрегер ощутил легкий укол стыда: консервы, бисквиты и джем наверняка были куплены на черном рынке, куда попали с армейского склада, на сто процентов — путями неисповедимыми и криминальными. То есть, пусть и в малости, но лейтенант способствовал преступлению и урезанию фронтовых пайков.

Но стоило только вдохнуть божественный запах тушеного мяса, как совесть с недовольным ворчанием свернулась в клубок где-то очень далеко, в самом дальнем углу сознания, чтобы больше не напоминать о себе. Солдаты который год придумывали кары, которые они, дайте срок, обрушат на головы создателей packed meal, без подогрева годных лишь для умирающих с голода, но для двух хрупких созданий и эта еда была сокровищем.

Мелисса имела нездоровый вид. Она была бледна, глаза неестественно блестели, но это было понятно и объяснимо — накопившаяся усталость — жена брала на дом работу по шитью, зачастую засиживаясь далеко за полночь над выкройками и нитками.

Теперь все много работали и мало отдыхали.

После обеда Дрегер долго читал Роберте «Алису в стране чудес», затем они играли деревянными куклами, что вырезали и продавали солдаты-инвалиды. Уильям твердо пообещал себе, что после победы они поедут хоть в сам Лондон и он непременно купит дочери самую большую, красивую, нарядную и дорогую куклу.

В семь часов пришло время сборов. Время снять гражданскую одежду, достать нелюбимый мундир и вспомнить, что ты военный, лейтенант и командующий взводом штурмовиков-саперов, авангардом и элитой доблестной британской армии. Тех, кто выжил…

Свой небогатый скарб он собрал еще вчерашним вечером, оставалось только переодеться, и можно было отправляться на вокзал. Дрегер не любил проводов, они оставляли тягостное чувство опустошения, словно в доме на самом видном месте положили покойника и теперь все дружно делают вид, что ничего не случилось. Мелисса так и осталась в гостиной, Уильям слышал ее сдержанные рыдания, изредка прерываемые резким сухим кашлем.

Но все-таки Роберта выбежала в прихожую и молча обняла отца. Дрегер так же молча обнял ее, чувствуя, как ком подступает к горлу, пригладил ладонью волнистые волосы цвета соломы, заусенцы на загрубевшей коже расчесывали пышную гриву дочки не хуже гребня.

— Я вернусь, — тихо прошептал он ей на ухо.

— Обещаешь? — так же тихо спросила она, глядя на него в упор огромными блестящими от слез глазами.

— Слово шахтера, — твердо ответил отец.

Мягко, но решительно он взял ее за плечи и отстранил, чувствуя, что еще мгновение, и сам заплачет.

— Я вернусь, — повторил он и вышел, превозмогая невероятной силы желание развернуться и броситься обратно, чтобы никогда больше не покидать родной дом.